Лед и вода, вода и лед - [43]

А вот теперь она пишет. Хочет поговорить. Хочет, чтобы они были друзьями.

Нет уж, спасибо. Большое, блин, спасибо! Он вытягивает шею и проводит бритвой по щетине, наслаждаясь ощущением свежести после каждого движения лезвия. Он знает, как Ева устроена, прекрасно знает, что она готова лгать себе и всем остальным. Он прожил с ней и ее ложью почти тридцать пять лет, и с него достаточно, он получил столько лжи, что хватит на всю оставшуюся жизнь. Она всегда лгала о времени, словно не в силах признаться себе самой, что оно идет и его ход не изменишь. Они прожили вместе не двадцать пять лет. Они прожили тридцать один год, то есть ближе к тридцати пяти, чем к двадцати пяти, а женаты были тридцать. На самом деле тридцатая годовщина их свадьбы случилась меньше чем за месяц до того, как она его бросила, и того дня, нет, той ночи…

Он откладывает бритву и опирается руками о раковину. Спокойствие, все хорошо. Дышать медленнее. Просто постоять тут, остыть, проанализировать и попытаться понять, что же она хочет сказать. На самом деле не все в жизни так, как кажется. Ну да. И что сие означает? Что она на самом деле не живет с Бенгтом Бенгтсоном? И чего ей, собственно, нужно?

Ответ очевиден. Она хочет заполучить их обоих, его и Бенгта Бенгтсона. Хочет, чтобы Андерс имелся про запас где-то с краешка ее жизни, всегда готовый утешить и понять, на тот случай, если Бенгт Бенгтсон окажется не готов постоянно утешать и понимать. Если только она не желает его сохранить в качестве статусного символа — мой бывший муж! — для ужинов на Страндвэген. В следующий миг он видит, как Ева прижимается к Бенгту Бенгтсону и позволяет ему положить руку себе на талию, как она стоит в заново обставленной гостиной и улыбается группе гостей, особенно ему, стоящему с краю и пытающемуся совладать с собственным лицом.

Естественно. Именно этого она и хочет. Он даже слышит улыбку в ее голосе: Мой муж и мой бывший муж. Мы замечательно дружим, все втроем!

Нет. Он выпрямляется и смотрит на себя в зеркало. Этому не бывать. Он не позволит этому случиться.

— Нет, — говорит он вслух. — Никогда.

~~~

Утро унылое, день еще унылей.

Невеселое настроение распространяется уже за завтраком. Над столом команды уже с самого начала висит угрюмая тишина, и с появлением нескольких слегка похмельных ученых веселее не становится. Некоторые едва здороваются, что не остается незамеченным, хотя никто ничего вслух не комментирует, но многие переглядываются, и этого достаточно. Ученые помоложе в силах влить в себя разве что немного кофе, некоторые потому, что их подташнивает, некоторые — оттого что ощущают в себе неприятную легкость после ночи любви. Однако все они нетерпеливы. Им хочется как можно скорее подняться на палубу и опустить в море розетту, но те, кто постарше, особого энтузиазма не выказывают. Они знаю то, чего не знают молодые, что сегодняшнее взятие проб имеет главным образом педагогический смысл, но этого говорить не стоит. Они просто дольше, чем обычно, пьют свой кофе, достаточно долго, чтобы нетерпение у тех, кто моложе, успело перейти в открытое раздражение. В конце концов они встают и выходят из кают-компании, и тут же тележурналист и еще некоторые из гостей тоже поднимаются и отправляются следом.

Когда Андерс спускается к завтраку, в кают-компании почти пусто. Только за столом команды сидят двое мрачных матросов, а за другим столом — одна Сюсанна. Вареные яйца кончились, остался один половник овсянки на дне кастрюли. Андерс выскребает себе, сколько может, берет еще хлеба и сыра и не без легкого вздоха садится за столик Сюсанны. Тщательно выбрав место: спиной к корме, поскольку она сидит к ней лицом, но не напротив. Скорее наискосок. Может, так она сообразит, что он не склонен беседовать.

— Здравствуйте, — произносит он, стараясь казаться дружелюбней, чем на самом деле.

Она поднимает на него глаза, моргает, словно сперва не заметила его присутствия, потом отвечает:

— А, здравствуйте.

Наступает молчание. Андерс сосредоточился на овсянке, он хочет любой ценой избежать мыслей о том, о чем он не может себе позволить никаких мыслей, — о Еве и ее письмах. Он так и не ответил. И хотя замедлил шаг, проходя мимо кабинки со спутниковым телефоном, но так и не остановился. Не стал заходить и набирать ее номер. Впервые. Вообще впервые за почти тридцать пять лет он не дал о себе знать, когда Ева попросила. Время, конечно, всего полдесятого, но понятно, что уже ничего не изменится. Он не будет отвечать на ее мейл и не позвонит ей. Сегодня, во всяком случае. Может, и завтра тоже. Может, вообще никогда.

От этого появляется ощущение довольства собой. И одновременно — легкая тревога. Какой станет его жизнь без Евы? Почему без нее возникает пустота? Разве он не смог бы жить один? Или, скажем, с кем-то еще?

Нет. Он не будет об этом думать. Надо думать про другие вещи. Быть здесь и сейчас.

От Сюсанны помощи ждать не приходится. Она сидит молча, обхватив обеими ладонями чашку с кофе, и смотрит вдаль. В конце концов Андерс сам, отодвинув тарелку, тянется за чашкой кофе и начинает беседу:

— А где все?

Она опять моргает и смотрит на него, немного удивленно, словно уже забыла, что он сидит тут, совсем рядом.