Лебединое озеро - [52]

Готовый отзыв Кузнецов забрал у Борцова к концу рабочего дня, побежал подписывать и так и проносил бумагу между кабинетами две недели. Начальники говорили: «Пусть полежит», — обещая внимательно почитать на досуге, чтобы исключить слова, могущие задеть и обидеть критика. «Я не Галеев, за мной институт, — одинаково объясняли они свои намерения. — Это официальный документ, в котором эмоции недопустимы.»

— А почему я подписываю? — спросил Кузнецова заместитель начальника центра, в очередной раз недовольно смотря на свою напечатанную фамилию.

— Запрос сделан на институт, — объяснил Кузнецов. — Балакин считает, что отзыв должен быть от института, а не от его структурного подразделения. Начальнику института подписывать отзыв некрасиво, так как он упоминается в возражении. А вы сегодня за его зама. Шеф с Балакиным решили, что правильно будет поставить вашу подпись.

— Опять Балакин соскочил, — выругал заместитель за глаза своего гражданского начальника.

Заместителем начальника центра был относительно молодой, не доросший до юбилея полковник, прорвавшийся в руководство благодаря появлению с очередной реорганизацией дублирующей начальственной горизонтали. Это был крупный мужчина, похожий на борца овалом и формой широкой спины, с внимательным взглядом чёрных глаз, прячущихся среди одинаково правильных и невыразительных черт круглого полного лица. По уверенным позе, жестам, речи — по всему казалось, что он всю жизнь на командных позициях, хотя буквально два года назад был трудовой лошадкой, неотличимой от Кузнецова.

Похожая метаморфоза произошла и с начальником центра Балакиным, но тот больше стремился и хотел стать одним из первых, дольше и сложнее к этому шёл, за что и дороже теперь платил: потерял стройность, обзавёлся животом и мешками под глазами, характерными спутниками привычной русской болезни.

— Надо переделывать, — сказал полковник Кузнецову. — Зачем цеплять старого человека? Чтобы он дальше огрызался? Борцов пишет, что думает. Так нельзя.

И принялся перечёркивать то, что ему не понравилось: «показана ничтожность „доказательств“ гражданина В. Г. Галеева», «собственную безграмотность гражданин В. Г. Галеев пытается прикрыть авторитетом признанного учёного», «странно, что этот факт неизвестен гражданину В. Г. Галееву, называющему себя радиофизиком», «так называемый „расчёт“ исходит из заранее закладываемого ошибочного ответа и, вдобавок, столь же небрежен арифметически, как небрежно правописание текста возражения», «тезис о фальсификации приводимых в описании изобретения экспериментальных результатах — легко опровергаемая на практике ложь».

— Ну куда это годится? — перекинул полковник листочки Кузнецову, несколько раз жирно зачеркнув слово «ложь». — Переделывайте.

На следующий день полковник отбыл в командировку, а переделанный отзыв вернулся к Балакину, который продолжил учёбу сотрудников на свой манер:

— Не надо писать «выдуманное», это обидное слово.

— Но как же писать, если Галеев приписывает другим то, чего они не утверждали? — попробовал сопротивляться Кузнецов, вспомнив, как Борцов вчера говорил, что если бояться называть ложь ложью, то лучше и проще им будет вообще не отвечать.

— Галеев придумал взаимную компенсацию зеркальных отражений от сферы и сослался на учебник, в котором такого утверждения нет, — сказал Кузнецов. — Слова о том, что «отражение от металлической сферы формируется первой зоной Френеля», в учебнике есть. А вот продолжения «и только в обратном направлении, отражения в других направлениях взаимно компенсируются» — нет! В том месте, на которое он ссылается, ничего нет про отражения в зеркальных направлениях. Там рассматривают расчёт отражения только в одном, обратном направлении. Поэтому мы и пишем «гражданин В. Г. Галеев приписывает авторитету собственное выдуманное утверждение».

— Ещё раз говорю: не надо слова «выдуманное», вычеркни, — озлился Балакин. — Про то, чего нет в учебнике, оставь, а про выдуманное выброси. Это слово обидное.

Объясняя Борцову трусость начальства, исполнительный Кузнецов понимающе посмеивался и краснел, но и ему к концу второй недели надоело скакать по кабинетам, выслушивая одно и то же. Борцову же фарс с поиском неправильных слов и перепечатыванием под отзывом фамилий начальников надоел гораздо раньше. Но делать было нечего, приходилось скакать и перепечатывать.

И вот свершилось. Бумаги наконец-то подписаны. И можно Саше спокойно доразмыслить, что же за люди эти кляузники, да и отправить одного из них на задворки памяти, ибо надоел.

Сдав документ и копию для Галеева на отправку, Борцов улизнул из института, предупредив, что с обеда вернётся попозже. И теперь шагал вдоль реки, дыша полной грудью, а в его глазах вместо виденного накануне упрямого седого старичка, подошедшего к выступающему Саше почти вплотную и повернувшего к нему ухо, чтобы лучше слышать, маячил бодрый Галеев в белой футболке со Сталиным, нашедшей себе место над стариковской кроватью вместо иконы. Такой Галеев в представлении Александра очень походил на изученного им вдоль и поперёк Неведова, чему Саша сразу не придал значения, хотя определённо что-то такое почувствовал и отметил. Первый сближающий этих людей маркер — бабья психическая составляющая в борьбе с миром, проявляющаяся в специфических интуитивных прозрениях и эмоциях вместо доказательств, — был ему понятен сразу. Одинаковое отношение к Сталину получалось для обоих вторым соприкосновением. Неведов ведь в присутствии Борцова давно проповедовал необходимость спасения родины, представляя в роли спасителя нового Ивана Грозного или Иосифа Сталина, в полном соответствии с формирующимся общественным трендом. Да и представление о требуемых для спасения неотложных делах обоими этими как бы сталинистами полностью укладывалось в поверхностное понимание фраз на футболке с ликом генералиссимуса…