Лебединая песня. Любовь покоится в крови - [39]

— Вы довольны, как все получилось?

— Перед труппой просто склоняю голову, я имею в виду солистов, — ответил Джордж Пикок. — Все намного опытнее меня, работали с необыкновенной отдачей и делали все так, как я хотел.

Джоан тронули его слова.

— Не принижайте себя, Джордж. Вы превосходно знаете свое дело. Что будет дальше, когда пройдут спектакли?

— Все зависит от Леви. Если «Мейстерзингеры» пройдут успешно, я надеюсь получить постоянный ангажемент.

— Я уверена, так оно и будет.

Они помолчали, любуясь прыгающей по лужайке малиновкой.

— Насколько мне известно, вы не замужем, — вдруг сказал Пикок.

— Нет, — отозвалась Джоан, слегка смутившись. Слова Джорджа застали ее врасплох. — Я в разводе. Наше супружеское счастье длилось примерно тринадцать часов с того момента, как мы вышли из церкви. Но теперь, слава богу, все давно благополучно забыто.

— В таком случае позвольте мне сделать вам предложение руки и сердца.

Она подняла на него взгляд, чувствуя, как у нее наворачиваются слезы.

— Не знаю даже, что сказать. Спасибо, конечно. Но вы уверены?..

— Я-то уверен, но если вы…

— Позвольте мне прояснить ситуацию, — решительно произнесла Джоан. — Мне тридцать пять. Женщин моего возраста, чтобы не обидеть, называют зрелыми. Но зрелость — это, как известно, не молодость. Если угодно, секонд-хенд. Вы меня понимаете?

Он опустил голову:

— Понимаю. Извините. С моей стороны было слишком самонадеянно полагать, что…

Пикок повернулся и зашагал прочь через лужайку.

Джоан смотрела ему вслед со слезами на глазах.

А если она не права? Если он воспринял ее слова как стремление не обидеть его прямым отказом?

С каждым шагом он становился от нее все дальше и дальше, и она понимала — второго шанса не будет. Пикок больше никогда не решится заговорить с ней о женитьбе. И ей тоже гордость не позволит подойти и сказать: «Вот вы мне недавно предлагали…» Это немыслимо.

Она побежала вслед, выкрикивая:

— Подождите! Подождите!

Он обернулся, разглядывая ее, раскрасневшуюся от бега, с блестящими глазами, и бросился навстречу.

Быстро взял ее руку и нежно прижал к губам.

— Вы знаете, в секонд-хенде тоже можно отыскать жемчужину.

Глава 21

— Маэстро, вам вредно пить столько пива, — произнесла Беатрикс Торн. Они в этот день тоже не покидали свой номер в отеле «Булава и скипетр».

— Я будут пить пиво столько, сколько пожелаю.

— Конечно, — поспешно согласилась она. — Но пиво вредит здоровью.

— Моему здоровью ничего уже не повредит. А конец все равно придет рано или поздно.

— Но у вас есть долг перед потомками.

— Какие еще потомки?

— Которые будут изучать ваше творческое наследие.

Чарльз Шортхаус махнул рукой:

— Перестаньте нести вздор, Беатрикс. — Он помолчал. — Я вот тут подумал, а не купить ли мне небольшой спортивный автомобиль?

— Зачем? Он ужасно шумит.

— Ну и пусть. Мне такой шум нравится.

— Не надо так говорить, маэстро.

— Нет, я обязательно приобрету небольшой спортивный автомобиль.

— Хорошо, если вы настаиваете… но хотя бы выслушайте мои доводы.

— Ничего не желаю слушать.

— Во-первых…

— Я прошу вас помолчать, Беатрикс. Мне пришла в голову новая идея… пожалуй, эти десять тактов в начале второго акта следует заменить…

— Я просто хотела сказать…

— Молчите. Вы мешаете сосредоточиться.

— Хорошо, маэстро.

— Что вы сказали?

— Я сказала…

Карл Вольцоген сел в автобус, следующий до Карфакса. Там вылез и медленно двинулся в сторону Уитли, засунув руки в карманы поношенного пальто. Он его купил очень давно где-то в Германии или в Австрии. Карл остановился посмотреть засаленную этикетку внутри обшлага. «Фридрих Йенсен, Веттинерштрассе 83D, Дрезден».

Он вдруг отчетливо вспомнил ту девушку. Она жила на Веттинерштрассе, темноволосая, наверняка не арийка, может быть, даже еврейка. Удалось ли ей пережить этот кошмар? Наверное, нет. Они встречались. Говорили об опере — а о чем еще он мог говорить?

Боже, как давно это было. Он постарел, живет в основном прошлым, с холодным безразличием ожидая приближение конца. Хотя судьба была к нему благосклонна и дала ему все, что он желал, кроме семьи, хотя это, возможно, было расплатой за его талант. Поэтому есть все основания быть довольным.

Проходящий мимо рабочий как-то подозрительно посмотрел на Карла. Он усмехнулся. Они нас недолюбливают — немцев. Их можно понять. А нас? Дрезден лежит в руинах. Нет больше оперного театра, где звучали творения Вебера, Вагнера, Штрауса. Но Штраус жив, живет в Гармише[27]. Перенес операцию. Хорошо бы его навестить. Он, наверное, был бы рад пообщаться с родственной душой, у них общие воспоминания. Там в центре, на Брюльской террасе, наверное, по-прежнему полно голубей. А маленькие золотистые свастики на мачтах в углах Пост-платц, конечно, уже сбили. И слава богу. А какой славный горячий шоколад они пили в ресторане на Ноймаркте, и как внимательно слушала Фрида его рассуждения об опере. В тот вечер они наконец оказались с ней в постели. О боже, какой он был тогда неуклюжий, неловкий… Впрочем, чего теперь об этом вспоминать. А как он потом голодал. Зато теперь уже будет сыт до самой смерти… А то, что Эдвин Шортхаус нашел свой бесславный конец, так это правильно. Теперь уже никто не будет отравлять людям жизнь.