Лебединая песня. Любовь покоится в крови - [38]

Возможно, толчком к этому послужила насильственная смерть, свидетелями которой они были, и предшествующее ей нервное напряжение. Достаточно вспомнить последние репетиции перед смертью Эдвина Шортхауса. Элизабет раздражала необходимость быть все время под наблюдением. Она относилась к людям, которым периодически требовалось побыть хотя бы немного в одиночестве.

Супруги пока не могли, да и не желали разбираться, что с ними происходит. Упреки друг другу высказывали не прямо, а намеками. Ситуацию усугубляло то, что каждый был преисполнен жалостью к себе и винил другого. Слава богу, размолвка у них не дошла пока до критической точки, и все еще могло встать на свое место, но, к сожалению, ни один из них не желал сделать первый шаг.

Когда Адам днем заснул, ему приснилось, что он едет за рулем автомобиля по сельской дороге. Вот впереди показалось большое средневековое строение из серого камня. Он прежде его не видел, но знает, что это аббатство Отлдейкр. Адам останавливает машину и входит. Помещение, где он находится, похоже на какой-то музей. Потрепанные стяги, странные экспонаты. Он проходит дальше, открывает дверь во двор, и тут же начинает дрожать земля, появляется строй рыцарей с оружием на изготовку. Адам в панике бежит, каким-то образом зная, что под доспехами ничего нет, ни людей, ни даже роботов, а рыцари движутся под воздействием какой-то неведомой энергии. Он мчится, минуя один зал, затем другой, третий, конца которым не видно. А сзади слышен громкий топот, становящийся все ближе и ближе. Наконец он выбегает в очень длинную галерею, в конце которой смутно вырисовывается неподвижно стоящая фигура, возможно статуя. Однако, приблизившись, он видит, что это Элизабет, в каком-то странном балахоне, волосы повязаны пестрой лентой. Она смотрит на него с мольбой о помощи. Адам изо всех сил устремляется к ней, и они сливаются в крепком объятии…

Он проснулся, не сразу осознав, что это гостиничный номер и за окнами старый добрый Оксфорд. Во рту сухо, в желудке ощущался дискомфорт.

Элизабет за столом писала письма. Он поднялся, подошел к ней.

— Мне сейчас приснился ужасный сон, как будто я…

— Извини, дорогой, — прервала она его, — пожалуйста, не надо рассказывать. Нет скучнее занятия, чем слушать чужие сны.

— Но, Элизабет, скажи, что с нами происходит?

— Не знаю, что ответить, мой дорогой, — сухо произнесла она. — За собой я не вижу никакой вины. И позволь мне, пожалуйста, закончить письмо.

— Нет, не позволю. Нам надо серьезно поговорить.

— Перестань устраивать сцену из третьеразрядного английского фильма.

— Но, пожалуйста, выслушай меня. У меня только один вопрос. Как я должен поступить, чтобы все стало по-прежнему?

— Не понимаю. Что значит по-прежнему? Не думал ли ты, Адам, что мы всю жизнь будем сюсюкать друг с другом?

— Ты называешь добрые доверительные отношения сюсюканьем?

— Добрые, доверительные — какие громкие слова.

Адам едва сдерживался.

— Извини, я понимаю, тебя многое во мне раздражает. Но неужели ничего нельзя исправить?

Элизабет пожала плечами:

— Мой дорогой, во-первых, ничего страшного пока не случилось, а во-вторых, если ты не осознаешь свои недостатки, то мне нет смысла их перечислять. Нельзя слепого заставить их увидеть.

— А тебе не приходит в голову, что и ты далека от совершенства?

Теперь Элизабет уже по-настоящему разозлилась.

— Разумеется, я не совершенна. Но это не дает тебе права на грубость.

— Какая грубость? Я просто пытаюсь понять, что между нами не так.

— Ты избрал для этого странный способ. — Элизабет встала и начала собирать письма и бумагу. — Я чувствую, закончить дела мне здесь не удастся и ухожу наверх. Пожалуйста, не надо меня беспокоить.

Проводив ее взглядом, Адам ошеломленно опустился в кресло. Оказывается, дела обстояли хуже, чем он думал. Такой холодной и резкой он ее еще никогда не видел.

А Джоан Дэвис и Джордж Пикок в это время гуляли по саду Колледжа Сент-Джон.

Бледное солнце безуспешно пыталось пробиться сквозь облака. Сырой и холодный воздух заставлял их двигаться быстрее. Пикок, забывшись, шагал размашисто, и Джоан едва поспевала, подшучивая в мыслях над собой, что давно уже ради общества мужчины не жертвовала удобствами. Они уже несколько раз обогнули центральную лужайку, а Пикок, кажется, не стремился изменить маршрут.

— Что это мы с вами вертимся, как белки в колесе? — наконец подала голос Джоан.

Он быстро на нее глянул:

— Вам наскучило?

— Конечно, нет. Иначе меня бы здесь не было.

Они снова некоторое время шли молча. Пикок вообще не был особенно словоохотлив, а сейчас у него как будто отнялся язык.

«Ведь это же я предложила прогуляться, — растерянно размышляла Джоан. — А у бедняги не хватило смелости отказаться. Или я ошибаюсь? Он вполне мог сказать, что хочет отдохнуть перед премьерным спектаклем. Значит, мое общество ему приятно?»

Наконец она нарушила молчание:

— Вы волнуетесь перед премьерой?

Он повернул к ней голову:

— Ужасно. Мне сказали, что на спектакле будет Эрнест Ньюмен[26].

— Так это же хорошо.

— Наверное, хорошо, но дирижировать перед ним Вагнера — это все равно что в присутствии Вальтера Скотта читать лекцию по литературе. Но я надеюсь это пережить.