Лебедь Белая - [5]

Ну и Дажьбог с ним. Всё равно он меня скоро продаст, и я о нём позабуду… Хотя нет, Малюту я точно позабуду, что мне до него за дело, а вот Гореслава не позабуду никогда. Клянусь рыжей бородой Перуна и молниями его, которые он во врагов наших мечет, вырвусь из неволи, найду этого горе-воителя и как есть уши обрежу! Попомнит он, трижды пожалеет, что решил меня обидеть.

Я сидела на носу лодьи, в сотый раз представляя, как буду отрезать уши воеводе разбойников, когда Малюта вдруг крикнул:

– Ну всё, ребятушки, слава богам, дошли!

Я встрепенулась и завертела головой: дошли? И вскочила на ноги, вцепившись пальцами в отполированный чужими ладонями борт.

Широк ты, батюшка Днепр, ой как широк. Нашему Сожу до тебя, как синице до журавля. Синие волны, чуть подсвеченные золотом зависшего над тобой солнца, легко без натуги толкают тяжёлые лодьи вниз по течению; подбрасывают, словно щепы, рыбацкие челны. Бьются о борта, рассыпаются на тысячи мелких капелек, орошают обильно лицо, шею, плечи. Быстрокрылые чайки скользят над водой, беснуются, резво взмывают вверх, ловят крыльями тёплый воздух. Похотливый ветер тугими струями ударяется о распахнутый парус, рвёт волосы, сметает с палубы слова восхищения и мечет их вслед чайкам, навстречу берегу, навстречу стенам великого Киев-града…

Я смотрела на выплывающий будто из дымки город и чувствовала, как начинает трепетать сердце. Никогда раньше не уходила я от дома дальше, чем на десяток вёрст, и самым большим впечатлением была соседская деревня, где, страшно подумать, стояло аж пятнадцать дворов. И представить-то невозможно, сколь людей там жило! А тут… Высоко к небу взметнулись крутые горы вдоль по-над склонам огороженные прочными деревянными стенами. И вежи, точно сторожа, вставшие на защиту горожан от татей. А домов-то, домов! И не сосчитать! Весь берег усыпан ими словно земля листвой в осеннюю пору. Стоят, подпирают друг дружку бревенчатыми боками, горделиво пыжатся остроконечными крышами, резными наличниками. А меж ними снуют люди – сотни людей, тысячи! Что ж это за род такой многолюдный?

Сколь раз слышала я от бабушки о городах могучих, но представляла их себе эдаким общинным домом, который всего лишь в два раза больше нашего, а вокруг двадцать, нет, тридцать изб. И ещё торжище – разложенный прямо на речном берегу возле корабельных сходней товар, как делают у нас заезжие купцы. Но как же далека я была от истины! Наше торжище к киевскому имеет такое же отношение, как вязаное копытце к сапогу, и чем ближе мы подходили, тем больше я в этом убеждалась. Везде, куда только доставал глаз, стоят лодьи, ушкуи, струги; у причалов горой возвышаются тюки с товаром, коробы, корзины. Тут же грузят всё на телеги и везут куда-то прочь, может в амбары, а может сразу на торг. И не верится, что всё это кому-то нужно.

Я заворожено разглядывала открывшуюся мне картину, не в силах до конца поверить в то, что видят мои глаза. Я даже позабыла, что везут меня сюда не как гостью, а как рабу в цепи закованную. И может быть, уже сегодня жадные до красоты заморские купцы облепят меня подобно тараканам, будут разглядывать, трогать своими мягкими лапками, расплываться в скабрезных улыбках, отвешивать на весах серебряные гривны. Б-р-р-р-р…

Малюта повернул кормило, и лодья с разбегу врезалась носом в песчаный пляжик. От удара я едва устояла на ногах, но эта встряска пошла мне на пользу. Я будто очнулась от забытья, возвернувшись из мира грёз в мир живых людей, и огляделась. Малюта поставил лодью чуть выше киевских причалов, не то, чтобы далеко, но и не там, где все честные люди. Оно и понятно. Воевода Гореслав велел сбрасывать сходни, и пока двое дюжих разбойников возились с дубовыми мостками, прицепил к поясу меч и узкий боевой нож. Потом повернулся к Малюте, сказал что-то, кивая на меня, и сбежал на берег. Наверное, покупателей искать пошёл.

Я мысленно плюнула ему вслед и перевела взгляд на гору. Красавец-город, город-исполин смотрел на меня сверху вниз пустыми глазницами боевых вежей и молчал, надменно шевеля густыми бровьми-облаками. Ему было всё равно, что со мной станется.

Так вот ты каков, Киев-град? Ну, здравствуй тогда.

                                          2

Это может показаться странным, но такова суть людская – если одному человеку чего-то надобно, стало быть, непременно найдётся тот, кто это ему даст. Отыщет и даст. Вот я и отыскал. И не надо срамить меня и крыть последними словами. Не я задумал произвол, я лишь выполнил его. Я меч – не рука, за кровь с руки спрашивайте.

Я кивнул Малюте:

– Девку спрячь, покуда не вернусь.

– Не тревожься, воевода.

Я снова кивнул, сошёл на берег и обернулся. Милослава стояла, вцепившись пальчиками в борт, и смотрела на меня злыми глазами. Ох уж эти глаза. Встреть я её чуток раньше, и кто знает, кто кого в цепи заковал бы. Ради таких глаз любой муж и в огонь, и в воду, только бы лишний раз взглянула. Понимаю я теперь того ромея. Да что теперь, я сразу его понял, как только её увидал – волосы по лицу разметавшиеся, шея белая… и как зубами она в руку мне… до сих пор болит. А губы… Как она улыбалась там, на берегу, когда лицо Дажьбогу подставила. Словами не передашь. И за все три дня хоть бы раз смиренность показала – гордая. И памятливая. Не простит она меня никогда.