Лебедь Белая - [43]

Получившимся студнем я обмазала ранки на лицах этих страдальцев и велела посидеть в холодочке до вечера, а потом смыть всё и снова идти ко мне, я ещё раз намажу. Так они и поступили. Сели у гридницы с синими рожами, будто утопленники, и стали ждать вечера. Проходящий народ потешился над ними вволю. Холопы открыто смеяться боялись, могли и отхватить за смех, а гридни и гости, что к князю шли, ржали подстать коням.

Милонег тоже посмеялся, а потом вдруг нахмурился и спросил Белорыбицу:

– Пояс твой воинский где?

Белорыбица побледнел. Он и без того плохо выглядел, а теперь и вовсе в могилу засобирался.

– Воевода…

Но Милонег слушать его объяснений не собирался. Он ткнул в Белорыбицу пальцем, словно копьём, и сказал:

– К завтрему пояс не вернёшь – из дружины погоню.

Я глянула на витязя и подумала с уважением: он, оказывается, и серьёзным бывает!

Но, не смотря на смех и потери, мазь моя подействовала: болячки зажили, ранки затянулись, опухоли сошли. И потянулся ко мне народ со всего подворья. У кого нарыв, у кого поясницу ломит, у кого кашель хриплый. Я никому не отказывала, ибо последний грех отказывать болезным. Нет, не последний – предпоследний. А последний – это когда ты умеешь, но делаешь так, что человеку только хуже становится. Бабка, когда знахарству меня обучала, взяла с меня страшную клятву, что раз пошла я в знахарки, так чтоб делала всё по совести, а иначе горе всему моему роду. И ещё подзатыльник крепкий отвесила, чтоб я клятву свою лучше помнила и соблюдала.

Я забыла упомянуть: усадьба, где я теперь жила, была княжеской. Об этом мне чернавки нашептали. Князя звали Благояр Вышезарович, был он высок, сед и статен. Я видела его лишь раз, издали, из-за спин дружинников, но разговоров наслушалась с дюжий короб. Был он настоящий воин, на месте сидеть не любил и великой честью чествовал извечных врагов наших хазар да обров. И те, и другие жили с подачек цареградских ромеев, портили жизнь нам и чёрным булгарам, и от того решили Благояр Вышезарович и булгарский хан Тогрул затеять союз. И затеяли. Но союз этот ромеям пришёлся не по вкусу. Чтоб заставить князя отказаться от него, начали они северским купцам препоны чинить и всячески притеснять их торговлю в своих городах. И потребовали того же от хазар, от угров, от готов и всех прочих народов, до коих дотянуться сумели. А наш князь Благояр, такой же хитрован, как и бабкин кот Хитрейка, взял да и притеснил в ответ ромейских купцов. Те взвыли, дескать, какое вы имеете право, но князь слушать их не стал, а отговорился нелепыми глаголами.

Вот такой он северский князь. А ещё не так давно он женился. Была у него раньше жена, со слов тётки Бабуры, красавица, каких свет не видывал. А уж добрая и справедливая, ну сама Лада обзавидуется! Но скрутила княгиню лихоманка-болезнь в одночасье, и остался князь вдовцом с сыном на руках. Сын, правду молвить, подрос уже, сам мог о себе позаботиться, однако от беды никакими оправданиями не отгородишься. Плакал Благояр Вышезарович, чего скрывать. И вот под седые годы вновь обласкала его Лада. Хан Тогрул предложил скрепить заключённый союз женитьбой и привёз дочь на посиделки. Увидав юную булгарку, князь будто заново родился, расцвёл, что цветок по весне, и тем же днём свадьбу сыграли.

Новая княгиня на подворье спускалась по нескольку раз на дню. Пыталась вникать в дела хозяйские, указывала на что-то тётке Бабуре, холопам, а на меня смотрела исподлобья. Надо добавить, что при усадьбе ещё три знахарки жили. Лечили они только самого князя, его домашних да ближних слуг. Чёрный народ они тоже лечили, но уже за особую плату, а так как теперь весь работный люд ко мне потянулся, знахарки разобиделись. Не с кого стало мзду получать. Они тут же к княгине посунулись, спаси нас, матушка, обижают. Матушка их под крылышко приняла, и начала выговаривать тётке Бабуре, чтоб гнала она меня с подворья прочь. Но тут нашла коса на камень. Если раньше тётка Бабура выслушивала княгинины наставления молча и с видимой покорностью, то в моём случае выразила совершенное несогласие. Оно и понятно. Людей я лечила хорошо и ничего за это не требовала, от чего хозяйству только прибыток шёл. Какой хозяин от такой пользы добровольно откажется?

Однако стерпеть отказ ключницы княгиня не смогла, и начала говорить тётке Бабуре всякие некрасивые слова, та аж испариной покрылась. Я решила: всё, пора травки свои назад в суму прятать и ступать на голуньские улицы искать пропитания. Но вмешался Милонег. Он пошептался на крылечке с княгиней, та фыркнула и с тех пор в мою сторону не смотрела. Я из-за этого обстоятельства не больно-то расстроилась, но любопытство всю меня так и скручинило: чего такого Милонег, обычный воевода, мог нашептать княгинюшке, что она вдруг обо мне позабыла?

Ответа я не получила, хоть и пыталась найти его. Чернавки молчали, холопы отворачивались, а гриди отшучивались. Я сунулась было к Милонегу, прикинулась лисичкой, но он сразу таким загадочным стал, цену себе набивал, не иначе.

Ну и Дажьбог с ним, я плюнула и растёрла. Тётка Бабура отвела мне, как знахарке, местечко в амбаре, где я могла бы спокойно больной народ пользовать. Холопы принесли две скамьи, невысокий столик, котелочек, очаг из кирпичиков соорудили, чтоб было где зелья лечебные варить. Я порадовалась: вот она самостоятельность! Натянула верёвочку, развесила травки сушиться. Благодать. Подумала, надо и жить сюда переселиться. Тишина, спокойствие, по утрам никто не орёт, раньше зорьки не поднимает. Орешков только побольше взять надо и Добрыню.