Лазурное море - изумрудная луна - [6]

— Второй господин, если мы проделали весь этот путь ради одной женщины, то я бы лучше отвел Вас в один из столичных борделей и поплатился за это головой, — он скосил свои острые недоверием глаза в сторону бездыханной дерзновенной девчонки, внутренне трепеща каждый раз, когда его господин расставлял по ее коже острые иглы, мягко и нарочито дотрагиваясь пальцами до ее кожи. — Кто эта женщина и где Вы ее подобрали в пределах обездоленных и смердящих смертью стен?

Он и сам хотел получить ответы на свои вопросы, а потому сказал правду:

— Я нашел ее возле святых источников. О тех самых, которые упоминались в рукописях архивов в столице. Когда увидел ее, она уже была без сознания. Должно быть, жара изнурила ее, — на какое-то время он помедлил, всматриваясь в нежные очертания усталого лица, так полно рассказывающие о тяжбах, понесенными хрупкими женскими плечами. И шепотом он добавил, не отрывая своего горящего взгляда от ее стертых в кровь ног: — Там еще прекрасней, чем это описывалось в манускриптах. Похоже, что этот город и вправду одна из заворожительных драгоценностей прошлого, коей уже не вернуть былой красоты.

Тору пришлось смириться с появлением незнакомой девушки, пока она была в столь беззащитном виде, взяв слово с господина, что тот отошлет ее прочь сразу же, как той станет лучше, с какими бы целями и поисками она не пришла в эти земли, в конце концов, он поступил был так же, встреться на его пути нуждающийся в помощи. Спорить с человеком уже все для себя решившим бесполезно, хотя в действительности его пугало присутствие живого существа рядом с ними. Ему все мерещилось, как тело ее распадается на атомы, становясь прозрачным, как у злых пустынных духов, а глаза загораются красным цветом боли и спелого боярышника, но куда больше его настораживало самоотверженное и безрассудное отношение его хозяина к опасности, граничащие на лезвие безумия, словно, его совсем не волновало, что с ним станется, даже если его руки будут осквернены кожей неприкасаемой. Вот и сейчас он читал тихое заклинание, еле шевеля губами, являя собой образ из другого мира, полного благодати и спокойствия. Голос был таким мягким, таким успокаивающим, что его дурные мысли мгновенно рассеялись, как туманная дымка, блещущая на рассвете. Так бы он и сомкнул глаза, да пока разводил костер и делал похлебку, смог развеяться, а заодно присмотреться к мужчине, который не часто снимал с лица выпачканную рясу, стараясь не беспокоить лишними мыслями и расспросами встречавшихся на их пути людей. Редко встретишь дворянина в обносках, добровольно расхаживающего по домам смерти, помогая страждущим и излечивая болезни самые грязные и постылые. Волосы его теперь доставали до середины лопаток, и даже когда благородные отвергали его как будущего наследника или члена семьи, он все равно с бережливостью отращивал свои темно-русые волосы, как доказательство того, кем он являлся по праву. Когда он закончил чтение святых слов, он открыл свои голубые глаза, усталые, подернутые сонливостью и выдавил из себя продолговатый вздох, шепотом, вымолвив:

— Это должно помочь, но я не знаю, сколько понадобится времени, чтобы она очнулась. Телом она невероятно истощена, удивительно, что девушка смогла так долго продержаться. Несколько свеч оттенка смородины, что разгорались высокой длинной огненной лентой, когда он молвил древнее сплетение иноязычных слов, мгновенно затухли и темно-бурый эфир прял фантастические сплетения, неоновой дымкой расходясь в стороны. Мужчина повалился на песок, и темной пеленою растеклись его волосы по песку, и, чувствуя, как свинцовая тяжесть век, одолевает его бодрость, он закрыл глаза, наслаждаясь наступающей сумеречной прохладой, и в отблесках пламени, игривые тени плясали на его умиротворенном лице. Его окутывало странное изнеможение, словно все физические силы разом покинули тело. Тор потряс его за плечо, ставя перед ним деревянную миску отвара, но он так и не раскрыл своих глаз, затерявшись в сновидениях ниспосланных лавандовым светом ущербного полумесяца, и яркие светло-красные искры огня спиралями улетали в пленительную ночь. Во сне, когда черты его лица смягчались, пред ним являлся истинный возраст еще совсем юного человека, вступившего в пору взросления. Он представлял, каким могло быть его детство, прими он с согласием судьбу, что произнес прорицатель, была ли она другой дойди он до толкователя для знатных господ или то, что мальчик остановился возле прокаженного, выслушав из его уст свою жизнь, тоже было преддверием тропы судьбы? И если так оно и было, то возможно ли выбраться из ее опаленных алых пут? И почему же он выбрал такую тернистую дорогу совсем неподходящую для дворянского отпрыска, как если бы хотел искупить перед кем-то грехи?

А потом он перевел свой взор на девочку, что подрагивала во сне, будто от внутреннего холода или озноба. Но пугающий недуг дыхания покинул ее, и теперь она, сжавшись в клубок, прижимала колени и руки к груди, пытаясь поймать все тепло, какое только могла урвать от окружающего пространства. От нее пахло ветром и солнечным светом, лесом и сырой землей, цветочным мягким шлейфом, как если бы она была частью природы. Ночная мгла опускалась, словно океан, омывая пески, скрывая за занавесом холодных туманов мощеные плоские камни выложенных на широких улицах, переливающихся сказочными оттенками аметиста и сапфира. Приветствуя леденящие просторы черноты, узкая полоса золотого ореола погасла на горизонте, в последний раз освещая загадочные выражения наскальных графитных грифонов и львов, и их пленительные драгоценные глаза, и будто оглушительная тишина накрыла старинный город.