Лазарев - [34]

Не всегда удавалось, однако, устраивать купание в море. В свежий попутный ветер, чтобы не останавливать ход корабля, матросов окачивали на баке из ведер. При стоянках раскидывали на берегу баню-палатку и нагревали ее раскаленными ядрами.

Питание матросов составляло предмет особых забот Лазарева. В дополнение к имеющимся на корабле запасам, во время стоянок в портах доставляли свежее мясо, зелень, фрукты, закупали живых быков, баранов, свиней и птицу. Если присоединить к этим временным пассажирам постоянных, которых везли в Петербург в качестве редких зоологических экспонатов (попугаи, черные австралийские лебеди, обезьяны, черепахи и проч.), легко вообразить, что представляла собой палуба фрегата! Животные теснились в стойлах и клетках, рычали, блеяли, пищали.

- Настоящий Ноев ковчег! - заметил как-то Лазарев вахтенному офицеру. - Не худо бы их как-нибудь выкупать.

По его проекту время от времени палубу превращали. В пруд, где и купали животных. В тропический ливень все шпигаты1 плотно закрывали и сооружали на палубе высокий привальный брус. Получался довольно поместительный пруд, в котором и купали животных. [1 Шпигаты - отверстия в борту корабля, через которые вода стекала с палубы в море].

Это остроумное изобретение позволяло содержать в порядке и чистоте корабль и самих животных.

Меню матросских обедов составлялось самим Лазаревым при содействии доктора, ревизора и кока. После усиленного, напряженного труда и в холодную погоду чарка водки выдавалась по три и даже по четыре раза в день.

Ежедневно проводились часовые учения, парусные и артиллерийские. Первые представляли немалую опасность для жизни матросов. Работая на большой высоте, нередко в бурную погоду, когда корабль раскачивало во все стороны, нужно было в кратчайший срок поставить или убрать паруса. Сознание, что с палубы следят за каждым твоим движением и малейшее промедление поставят в вину, увеличивало нервное напряжение и риск сорваться. Особым шиком считалось одеть корабль в паруса или убрать их в молниеносный срок. Лазарев не отставал от этой моды, царившей тогда на флоте. Стоя на мостике, закинув голову, он зорко наблюдал в зрительную трубу за работой на реях. Рядом стоял матрос, держа в руках песочные часы. Для каждого парусного маневра был назначен предельный срок в четверть, половину и одну минуту. И если маневр не был выполнен в определенное время, учение начиналось снова, и так до тех пор, пока работа не шла безукоризненно. Лазарев посылал на реи и мичманов,от которых требовал еще большей четкости в работе, чем от матросов.

Даже в те жестокие времена эта система не всегда находила сторонников среди моряков. Ее порицали, считая порочной, даже такие преданные Лазареву люди, как Шестаков, Завалишин и другие. Лазарев возражал им, что на море бывают такие случаи, когда от одного лишь мгновения зависит жизнь корабля.

Лазарев тщательно подбирал офицеров на свой корабль. Почти все они были ему лично известны.

Мичманы Завалишин и Нахимов, лейтенант Вишневский оказались отличными моряками, хорошими помощниками командира. Лейтенанты М. Д. Анненков и И. А. Куприянов - моряки е большим опытом и стажем, а также участники последующих плаваний с ним - мичманы А. А. Домашенко, Е. П. Путятин и И. П. Бутенев. Оба последних и Нахимов, плавая на «Азове», сражались при Наварине.

В одном лишь не повезло Лазареву да и всему экипажу «Крейсера»: старшим офицером фрегата был назначен некий лейтенант Иван Кадьян. Человек жестокий, он нещадно избивал без всякой вины матросов, с каким-то особым наслаждением издевался над ними. Русский матрос того времени, классово приниженный, готов был снести любое наказание, если чувствовал за собой хоть какую-нибудь вину, но издевательства, самодурных выходок и несправедливости он не выносил и подчас жестоко мстил обидчику. Убеждение Лазарева в том, что матрос обязан во имя дисциплины подчиняться офицеру, «привело к тому, что он сквозь пальцы смотрел на бесчинства Кадьяна,

Это, в свою очередь, повлекло за собой ряд тяжелых эксцессов вплоть до бунта всей команды корабля…

После долгих сборов 17 августа 1822 года «Крейсер» и «Ладога» отправились, наконец, в путь1. Фрегат вполне оправдал себя: он оказался «отличным ходоком». «Оправдала» опасения и тихоходная «черепаха» - шлюп «Ладога»: она все время отставала. Морякам с «Крейсера» так надоедало это отставание, что по временам они оставляли шлюп и полным ходом уходили далеко вперед, заранее условившись встретиться в определенном месте. [1 Экипаж «Крейсера» состоял из 191 человека, из них 176 матросов.].

Двадцать дней плелись корабли до Копенгагена. Далее следовали стоянки в английских портах Диль и Портсмут.

На переходе из Диля в Портсмут, когда «Крейсер» находился от последнего настолько близко, что в зрительную трубу можно было видетьдвижение экипажей и пешеходов по улицам города, вряд ли кто на фрегате мог сомневаться в том, что через час-другой он будет весело проводить время в одном из кафе английского города. Но события сложились иначе.

Когда фрегат проходил мимо острова Уайт, погода начала портиться, берег заносило туманом. Лоцман решил обождать в море, пока разъяснится. И вот эта небольшая задержка, всего на каких-нибудь полчаса, едва не закончилась для «Крейсера» катастрофой. Поднявшийся сильный северо-западный ветер стал прижимать фрегат к французскому берегу. Буря вблизи скалистых берегов - нет большей опасности на море. Вот здесь-то и сказались величайшая опытность и умение Лазарева управлять парусным кораблем. В полной мере сказалась и четкость работы обученных им марсовых и матросов. Убрав все верхние паруса, Лазарев управлял только нижними на фок-мачте, и притом так ловко, что не был порван ни один парус. Выбраться из узкого Английского канала в открытое море не было никакой возможности. Все усилия моряков были направлены теперь к тому, чтобы отвести корабль подальше от каменистого берега, о который он неизбежно разбился бы. Но лишь только корабль отходил на некоторое расстояние от берега, его тотчас же несло обратно. И так в течение двух суток продолжался этот сизифов труд; корабль метался от одного берега к другому, не будучи в силах вырваться из ловушки. И конечно, не переменись ветер на третьи сутки, корабль неизбежно погиб бы со всем экипажем. Нечеловеческая усталость людей во главе с командиром корабля положила бы предел борьбе.