Лавка древностей. Том 2 - [34]

— Уфъ! еслибъ я только могъ подсыпать яду въ стаканъ старой вѣдьмы, я бы умеръ совершенно спокойно, ворчалъ про себя Квильпъ.

— Кто знаетъ, началъ Брассъ, прерывая молчаніе и со вздохомъ возводя очи къ потолку, — кто знаетъ, можетъ быть онъ теперь смотритъ на насъ сверху, бдительнымъ окомъ слѣдитъ за нами? О Боже, Боже!

Онъ остановился и, отпивъ полстакана, продолжалъ, — съ грустной улыбкой поглядывая на оставшуюся половину:

— Мнѣ даже представляется, будто я вижу на днѣ этого бокала его сверкающіе глаза. Нѣтъ, ужъ не видать намъ его никогда, никогда. Вотъ вамъ и жизнь человѣческая: сегодня мы здѣсь — онъ поднялъ бокалъ и держалъ его передъ глазами, — а завтра тамъ — онъ осушилъ бокалъ до дна и, ударивъ себя въ грудь — тамъ, въ могилѣ, съ паѳосомъ закончилъ онъ свою фразу. — И могъ ли я подумать, что мнѣ придется пить его собственный ромъ? Право, кажется, что все это сонъ.

Желая, должно быть, удостовѣриться въ томъ, что это не сонъ, а дѣйствительность, онъ двинулъ свой стаканъ къ м-съ Джиникинъ, чтобы она вновь наполнила его, и затѣмъ обратился къ лодочникамъ:

— Такъ, стало быть, вы не могли отыскать тѣло?

— Нѣтъ, хозяинъ, не могли. Ужъ-если онъ взаправду утонулъ, такъ тѣло его всплыветъ гдѣ нибудь около Гринвича, завтра во время отлива. А ты какъ думаешь, товарищъ?

Товарищъ утвердительно кивнулъ головой и объявилъ, что въ госпиталѣ уже знаютъ объ этомъ и его тамъ ждутъ съ нетерпѣніемъ.

— Значитъ, намъ остается только одно: примириться съ нашимъ горемъ и ждать. Конечно, для насъ было бы большимъ утѣшеніемъ, если бы его тѣло было уже найдено, величайшимъ утѣшеніемъ.

— Еще бы! тогда ужъ не было бы никакого сомнѣнія, поспѣшила вставить свое слово м-съ Джиникинъ.

— Ну, а теперь снова займемся описаніемъ его примѣтъ. — Брассъ взялся за перо. — Мы будемъ съ удовольствіемъ, хотя и съ грустью, припоминать его дорогіе черты. Что мы скажемъ о его ногахъ?

— Разумѣется, кривыя, отозвалась м-съ Джиникинъ.

— Вы думаете, что у него были кривыя? переспросилъ Брассъ вкрадчивымъ голосомъ. — Вотъ такъ и вижу его передъ собой, какъ онъ, бывало, идетъ по улицѣ, широко разставивъ ноги, въ узкихъ нанковыхъ панталонахъ безъ штрипокъ. Боже, Боже, въ какой юдоли плача мы обрѣтаемся! Такъ вы говорите, кривыя?

— Мнѣ кажется, что онѣ были немного кривыя, замѣтила м-съ Квильпъ, всхлипывая.

— Мы такъ и запишемъ: «ноги кривыя. Голова большая, туловище короткое, ноги кривыя», говорилъ Брассъ, водя перомъ по бумагѣ.

— Очень кривыя, подсказала м-съ Джиникинъ.

— Нѣтъ, мадамъ, это ужъ лишнее. Не будемъ строго относиться къ физическимъ недостаткамъ покойнаго, набожно молвилъ Брассъ. — Онъ теперь находится въ той обители, гдѣ не станутъ обращать вниманіе на его ноги. И такъ, мы ограничимся однимъ словомъ: «кривыя».

— Я думала, что вамъ надо записывать точь-въ-точь, какъ есть на самомъ дѣлѣ, оттого и сказала, огрызнулась старуха.

— Тю, тю, тю, душечка, какъ я тебя люблю, бормоталъ Квильпъ. — Фу ты, пропасть, опять она тянетъ пуншъ.

— Благодаря этой описи, сказалъ Брассъ, положивъ перо въ сторону и поднося стаканъ ко рту, — благодаря этой описи, онъ стоитъ передо мной, какъ тѣнь Гамлетова отца. Я вижу до мельчайшихъ подробностей его повседневный костюмъ: его сюртукъ, жилетъ, башмаки, чулки, панталоны; его шляпа, зонтикъ такъ и мелькаютъ передъ моими глазами. Въ моихъ ушахъ такъ и раздаются его веселыя остроты, его шутки. Я даже вижу его сорочку. — Брассъ взглянулъ на отмѣтку, ласково улыбаясь, — такого, знаете, особеннаго цвѣта. Вѣдь покойникъ былъ чудакъ и вкусъ у него былъ странный.

— Вы бы лучше продолжали писать, замѣтила м-съ Джиникинъ недовольнымъ тономъ.

— Совершенно вѣрно, ма'мъ, совершенно вѣрно. Горе не должно притуплять наши способности. Я попрошу у васъ еще стаканчикъ. Теперь на очереди носъ…

— Приплюснутый, сказала та.

— Орлиный, крикнулъ Квильпъ, высовывая голову изъ-за двери и ударяя себя по носу кулакомъ. — Орлиный, чучело вы гороховое. Нате, смотрите, такіе у васъ бываютъ приплюснутые носы? И вы еще смѣете называть его приплюснутымъ!

— Ахъ, какъ безподобно! воскликнулъ по привычкѣ Брассъ. — Восхитительно, великолѣпно! Какой замѣчачательный человѣкъ, и какъ онъ умѣетъ всякаго застать врасплохъ!

Не обращая вниманія ни на эти любезности, ни на испугъ, мало-по-малу овладѣвшій Брассомъ, ни на смятеніе женщинъ, — жена его вскрикнула и лишилась чувствъ, а теща убѣжала изъ комнаты, — Квилъпъ, глядя въ упоръ на адвоката, обошелъ кругомъ стола, опорожнилъ сначала его стаканъ съ пуншемъ, потомъ остальные два и, наконецъ, схватилъ въ охапку свой погребецъ.

— Я еще не умеръ, Самсонъ, произнесъ онъ, — нѣтъ, пока еще живу на этомъ свѣтѣ. Погоди немножко!

— Прелестно, прелестно, ха, ха, ха! восхищался Брассъ, понемногу приходя въ себя. — Во всемъ мірѣ не найцется человѣка, который съумѣлъ бы выйти съ такимъ торжествомъ изъ такого затруднительнаго положенія. Эдакая неистощимая веселость!

— Покойной ночи, сказалъ карликъ съ низкимъ поклономъ.

— Покойной ночи, сударь, покойной ночи, подхватилъ адвокатъ, пятясь къ двери. — Что за радостное собьггіе, ха, ха, ха! удивительное событіе!