Лавина - [78]

Не хуже разорвавшейся бомбы на Сергея подействовало. Возмущение, негодование, горечь, а в глубине, неосознанная, взметнулась и тотчас же и пропала радость. Или нет: облегчение, радость потом. Но превыше всего бурное возмущение. Все те силы, что вели тайную войну против него или за — кто знает, — обратились в возмущение. Тогда-то и выдал себя. Ведь не он, но Бардошин быт самым ревностным приверженцем штурма стены, Бардошину стеночка более, чем кому-либо, требовалась, Бардошину, и пристало слова разные произносить, но он молчал и с прескверным любопытством взглядывал на разбушевавшегося Сергея.

— Ты что же, — не выдержал обвинений Воронов, — хочешь, чтобы я сказал «сорок веков смотрят на нас с высоты этой стены», — переиначил он, — и послал на верную гибель Бардошина? Пусть и первоклассный скалолаз, но и он не вытянет. И ты, тебя, допустим, в штурмовую двойку… В лучшем случае на угрызения. Горше которых… Врагу не пожелаю испытать их. — И оборвал, быть может, готовое вырваться признание. А жаль, оно-то, возможно, и расставило бы по местам. — Полноценное охранение разве организуешь? — продолжал не в объяснение уже, чего объяснять, и без того ясно и понятно, но вуалируя и уводя в сторону (так, по крайней мере, воспринял Сергей).

— Посмотри, как запорошена! Ни единой трещинки не углядишь. — И повел и повел про недостаточность их слесарного оборудования при сложившихся условиях, про время, потерянное из-за непогоды и так далее, методически и настырно выдавая общеизвестные истины.

Да, ударом неожиданным оказался для Сергея столь однозначно высказанный Вороновым приговор. Разумеется, следовало ожидать нечто в этом роде, но Сергей, повторяю, в плену переживаний и тайных помыслов, нервные силы целиком направлены на них, не просто было ему выйти из тягостной этой сосредоточенности. И вот — крушение и освобождение.

А там еще пунктик обозначился немаловажный — Павел Ревмирович, его реакция. Не за советом, само собой, обращался к нему Сергей Невраев в напряженнейшие эти минуты и не оценок себе искал, но настрой Пашин меняющийся пытался почувствовать. И вот вроде бы разочарован Павел Ревмирович и рад одновременно. Рад, безусловно рад, что стену побоку. А спустя время, когда вник поглубже, как-то весь сжался, скукожился, погрустнел, и обычная веселость, шутки-прибаутки, стремление поддразнить оставили его.

— Дай еще!

Сергей разжал пальцы, веревка заструилась. Паша скрылся за стеной. Веревка раскачивалась. И вытягивалась. Скалы несложные, Паша шел быстро. Потом веревка остановилась. Сергей выбрал излишек. Стоя на охранении, ждал своей очереди идти. Нога упирается в выступ каменный, другая слегка согнута; веревка перекинута через левое плечо, огибает правую руку, поднятую в сторону возможного рывка…

— Иди, охраняю! — донесся голос Кокарекина.

Скалы хорошие, обтаяли основательно, что значит, на юго-восток смотрят, с удобными захватами, частыми трещинами. Полки встречаются, расщелины. Солнце печет. Набегающие снизу, с ледника, волны холодного воздуха приятно освежают разгоряченное лицо, грудь сквозь распахнутый ворот штормовки.

Когда еще до бурана взбирались на гребень, Паша Кокарекин нет-нет, бывало, и зацепит Бардошина: «Мех подстриг бы на грудях, чего париться!» Нынче отворачивается, молчит, будто вовсе не замечает его. Воронов тоже выдержан, внимателен, терпелив. Словно и не было утренней сцены и перед тем нескончаемых суток борьбы с собой и с каждым из них.

— Дай веревку! Веревку еще!..

Не сразу и сообразил, к кому относится и о чем. Вдруг понял: веревка, что связывает с Пашей Кокарекиным, соскочила с плеча, пальцы теребят ее, перебирают… дальше, то есть метрах в двух выше над головой, веревка и вовсе заклинилась в узкой расщелине. Случись в эти мгновения Паше сорваться — не миновать несчастья. Сергей пустил сильную волну по веревке и высвободил из узкости, выдал сколько нужно, забросил себе на плечо, обернул через руку, огляделся. Связка Воронова уже много выше, не видно их. «Ходко идут», — подумал механически.

Опять веревка натянулась, Сергей отпустил, прикинул, сколько осталось. «Надо бы мне первому идти, — всколыхнулись привычные опасения. Сергей не слишком доверял другим, хотел все делать сам. — Крикнуть, чтобы остановился? — Удерживала боязнь обидеть Пашу. — Пускай еще пару веревок пройдет первым. Скалы несложные. Дальше?.. — Он прислушался. Доносились удары и звук забиваемого в трещину крюка. Неровный сперва, дребезжащий; затем тонкий и певучий. — Труднее дальше. Дальше я пойду».

Вокруг свет и воздух, океан воздуха. Простор, какого не сыщешь ни в степи, ни на море: во все стороны и вниз — в глубину. Горы широко и привольно высятся тут и там, волнами уходят в безбрежную даль. С каждым часом открываются новые. То вырастая из-за ближней вершины, то выдвигаясь сбоку. Одних приветствуешь как старых знакомцев. Другие впервые видишь воочию, дивишься неожиданным формам, узнаешь запомнившиеся по фотографиям черты. Небо… Не бывает оно таким, когда находишься внизу. Небо не только как-то по-новому красиво и лучезарно, оно поднимает, оно наполняет сто раз изведанным и всегда новым чувством…