Лавина - [117]

Семенов посмотрел на него с неудовольствием, но возражать не стал. Тело в спальном мешке закатали еще в палатку и аккуратно несколько раз обернули репшнуром. Получился длинный, хорошо увязанный тюк.

— Трещины на леднике меня беспокоят. Как Бардошина перетащим? — делился Семенов своими заботами. — Надо сообщить на КСП, пусть лестницы складные подошлют. Вадим, бери-ка рацию, займись.

И почти без паузы:

— Кто Бардошина сейчас понесет? Ты? Быстренько надевай сбрую. Ребята, помогайте. Живо, живо. И страховочку… Страховочку обеспечить, чтобы была на уровне. Паша, Воронов, я вас в свою связку беру. Погодка… — Он взглянул на небо. — Снегопад обещали. Похоже, надолго. Много снегу выпадет.

Он наблюдал, как устраивают Бардошина в специальной обвязке за плечами одного из спасателей, как начинают спускать на веревке упакованный труп, смотрел, как бородатый Вадим возится с рацией, как Воронов, за ним Паша Кокарекин надевают рюкзаки, и, обращаясь к Воронову, который с тех пор, как пришел спасательный отряд, кажется, не проронил и слова, вызывая его на разговор, рассуждал:

— Лавина — это если много снегу накопилось. Чересчур много, так что уже не удержаться ему на крутизне. Только и всего, Саша Воронов. Ты человек ученый, а я практик. На мой взгляд, всякие там разглагольствования о сублимации снега да конструктивном метаморфизме — чтобы было чем вашей братии степени зарабатывать да нам, бедолагам, очки втирать. На практике оно проще. Холодно, жарко — все одно: если снегу мало, так нечему и сходить. Беды начинаются, когда чего-нибудь слишком много накопилось, невпроворот. Простая моя теория? Зато жизненная. Так что лавины — когда чересчур много.

Воронов молчал, потом все-таки высказался:

— Горы, снег, лавины — это конкретные величины, их можно наблюдать и измерить. Они подчиняются физическим законам, они могут быть поняты. Но человеческую натуру… понять нельзя.

Надо отметить, что под конец этого несчастного происшествия, или, как теперь принято говорить, инцидента, начальник альплагеря Михаил Михайлович снова и в который раз выказал свою жизненную сметку, хватку и прочие незаменимые качества. Вовремя сориентировался, сообразил, что случившееся не замять, делу следует дать ход, и благополучно перевалил все хлопоты и тяготы на КСП — их епархия, пусть и расхлебывают. Более того, сумел извлечь для себя как инициативного руководителя определенный моральный капитал. Через какие-то весьма непростые, ведомые лишь немногим избранным каналы добыл вертолет. Никто его специально о том не просил, не канючил, сам. И совершенно бесплатно. Это ли не успех его! Благодаря вертолету чрезвычайно упростилась и ускорилась доставка Жоры Бардошина в больницу, а также эвакуация других участников группы и тела Невраева.

Что ни говорить и как ни придираться к некоторым особенностям нрава Михаила Михайловича, в сложной ситуации человек он, как сам же неоднократно подчеркивал, поистине незаменимый. Напор, отточенное умение в лучшем виде продемонстрировать свою деловитость, свое личное горение во имя общего блага, свои связи. Связи, говорят, у него обширнейшие, хотя никто толком не может указать, какие именно. И все бодро, весело, никаких промахов в постановке вопроса, ни тем более отрицательных эмоций. Это ли не то самое, как опять же он считает, что должно вознести на уровни, где горами ворочают.

Одна беда: чем ярче успехи, тем сильнее зависть и яростнее ополчаются недруги, никак не давая ему вырваться из областного подчинения. Как иначе объяснить, что, несмотря на явные достижения и заслуги Михаила Михайловича в сфере спорта, его перевели в сферу услуг, в банно-прачечный трест, понятно, начальником?

Веселые проводы, говорят, устроили ему в альплагере. Участников было маловато, инструкторский состав, еще асы некоторые, решившие задержаться в надежде какое внеплановое восхождение урвать по случаю наконец-то установившейся погоды и избавления от Михаила Михайловича, зато шуму предостаточно. Проводы с речами, долгим застольем и торжественным выносом под пение несколько фривольных песенок Михаила Михайловича в его начальническом кресле за пределы альплагеря.

Ну да, альпинисты, он давно убедился, народ пустейший, им бы только хохмить, то есть, «значить», разыгрывать друг друга, а то и приличных людей заодно. Что с них взять, ни благодарности настоящей, ни почтения. Плюнуть да растереть.

Павел Ревмирович, несмотря на дружеские, смею надеяться, отношения наши, остается для меня фигурой нераскрытой, таящей массу неожиданного. Жизнь его по-настоящему только начинается. О планах он предпочитает помалкивать, и то сказать, не всегда они зависят от нас самих, многое, и даже очень, частенько упирается в обстоятельства, ни с какой стороны нам не подвластные. Делом, надо отдать ему должное, увлечен всерьез. Всякую новую статью непременно обсуждает со Светланой Максимовной, доказывает, спорит, отстаивает с рьяной страстью свои обличения, доходя, случается, до прямой ссоры. Потом, внутренне с чем-то согласившись, уступает. Характер его, бесспорно, меняется не в лучшую сторону. Реже и реже выпадают минуты беспечной, беспечальной болтовни, которой так отличался в те, сравнительно недавние, дорогие ему самому времена.