Лавина - [109]

…Он говорил себе, что все идет хорошо. Лучше, чем следовало ожидать. Ему самому, несомненно, лучше. Научился избегать слишком острой боли. Если боль временами сокрушала его, сознание все равно возвращалось, и это замечательно. Двигаться сколько-то он может. Ноги, конечно…

«Жора без сознания. Почему? — перескочил он. — Шок? — Он пытался вспомнить, что знал из медицины, но ничего не приходило на ум. Потрогал его голову. Похоже, других травм, кроме перелома, нет. — Сотрясение?.. Холод на голову! — вспомнил он. — Чего-чего, а холода хватает».

Он смотрел на Жору, не мог оторваться от него, смотрел, почти как смотрит мастер на сделанную работу, гордясь ею, недоумевая и сокрушаясь. Неподвижное, серое лицо Жоры все еще будто упрекало Сергея. Серая кожа на лбу, серые щеки. Скулы и подбородок обросли щетиной. Губа верхняя под усами рассечена рубцом, несколько волосков шевелилось от дыхания. Смотрел, смотрел… И под его взглядом лицо Жоры Бардошина начало меняться. Оживать…

Сергей не сразу заметил эти изменения — все было заторможено в нем. Лишь когда Жора открыл глаза, повел зрачками, увидел свою ногу с прибинтованным ледорубом, и лицо его дрогнуло, исказилось в попытке что-то сказать, — Сергей… удивился, нет — обрадовался.

Конечно, обрадовался. Как может быть иначе, тяжкий труд его не напрасен — жив человек! Сергей откопал Жору из снежной могилы — и желанное завершение его усилий: Жора пришел в сознание. Не так уж часто случается, чтобы успех венчал столь безрассудное предприятие.

Неверным, заплетающимся языком Жора силился сказать что-то. Сергей никак не мог сосредоточиться и сообразить, но вскоре речи Жоры стали вразумительнее, понятнее.

— Что… что… Ггголова… Болит. Гггде мы? Где Воронов? Почему Воронова нет? — бормотал Жора Бардошин, и глаза его наливались страхом. — Почему мы зздесь одни? Куда они ушли? Это ты… ты меня…

Сергей вдруг решил, что Бардошин сейчас скажет «ударил», и заторопился:

— В лавину мы угодили. Понимаешь? В ла-ви-ну. — Торопливо, словно оправдываясь, стараясь отвести от себя подозрение, принялся объяснять: — Завтра… днем или к вечеру кто-нибудь к нам придет. Обязательно. Воронов и Паша, они, я почти уверен, уцелели. Может, они… уже недалеко. Ты слушай… вдруг сигналы. Найти нас нетрудно, так что… Или спасательный отряд. Надо перетерпеть ночь, — старался он успокоить Бардошина.

— Ннога… Что у меня? Говори! Зачем ты… — Бардошин с неприязнью, с недоверием следил за Сергеем. Каждое слово Сергея, слабое движение заставляли его напрягаться. Единственное, что останавливало готовые сорваться угрозы, — не мог взять в толк, кто забинтовал ногу.

— О-о, о-о-о! — стонал он. — Нога… Кровь почему? Моя нога… Врач, а? Врач нужен. В лагерь… Нога!

— Обычный перелом. Кожа ободрана, поэтому кровь. Обычное дело.

— Обычное дело! У тебя бы так. Как я теперь… если отнимут? — И он пуще стонал и жаловался.

Темнело. Облака высоко вверху погасли, ровно и безразлично было в небе. Звезды еще не зажглись, только робко намечались кое-где. Морозец сначала приятно остужал измученное, разгоряченное тело, сушил влажную штормовку, теперь леденил руки, пробирался под одежду.

— Какой дьявол дернул меня напрашиваться на восхождение? — удивлялся Жора. Происходила стремительная метаморфоза: то он был жалок, напуган, чувствовал себя во власти своего врага, то, поверив, что «враг», этот непонятный ему Сергей, не собирается устраивать ничего худого, почему — другой вопрос, к тому же, кажется, он ранен, негодовал на прежнее легкомыслие: — Ведь сам, сам! Еще ты со своими ходатайствами… Знаю, что у тебя на уме было. Не беспокойся, давно сообразил. И не я один, будь уверен. Так что, если что…

Он попробовал сдвинуться и, не сдержавшись, охнул. Резкая боль и тошнота пригвоздили его к месту. Но тем откровеннее прорывалась злоба. Неудачи одна другой нелепее, будто сговорившись, преследовали его, и он не мог их принять. Не мог смириться со своими бедами.

— Будь оно все проклято!.. — Закашлялся. Грудь судорожно вздымалась в глухом кашле, глаза закатились, он задыхался. Сергей приподнял ему голову, поддерживал, пока Жору трудно, долго рвало. Едва утихли спазмы, резко усиливавшие боль, Жора начал костерить Сергея:

— Уйди, отвяжись! Чего тебе надо? Оставь меня в покое. Не хочу тебя видеть. Слышишь, уйди от меня!

Тошнота. Желудок подворачивало к самому горлу. Хотя рвоты больше не было, от боли туманилось в голове, и только ярость не давала сознанию исчезнуть.

— Почему никто не идет на помощь? Наверняка полдня здесь, и ни одна сволочь… Товарищи, называется!..

Сергей едва слушал, иное заботило его: холод. В холоде заключалось определенное благо, если иметь в виду их травмы, но впереди ночь, температура могла еще понизиться. Палатка есть. Кое-какие теплые вещи тоже.

Поставить палатку — а стойки? Ледоруб он прикрутил вместо шины, свой потерян в лавине. Расстелить и забраться в нее? Но здесь слишком круто, снег смерзся, голыми руками не больно выровняешь. Ледорубом, может, и получилось бы. Но не снимать же с Жориной ноги.

Он вспомнил: еще когда только выбрался из снега и оглядывал скалы, надеясь увидеть товарищей, небольшой уступчик, присыпанный снегом, попался на глаза (всегда останавливает внимание, удивляет ровная площадка в скалах). Тогда, кажется, слева уступчик был и ниже, много ниже. Теперь… Сергей приподнялся и в сгущающихся холодных сумерках разглядел его. Никуда не делся, не померещился. Крохотный, уместится ли палатка? До него… Да, отсюда меньше десяти метров. Невыносимо огромным показалось Сергею это расстояние. Но ничего другого отыскать он не мог, и не было другого.