Лавина - [55]

Он открыл шкаф, в котором лежали его свитер и домашние туфли. На полке что-то забелело. Он протянул руку: это были книга и стопка газет. По крайней мере, будет что читать. Книга оказалась русско-словацким словарем.

Он лег на диван, укрылся шерстяным одеялом и принялся перелистывать старые номера бистрицкой «Правды». В одном из них были стихи о Сталинграде, подписанные псевдонимом Блеск. «Вот как, он уже пишет военные сводки в стихах!» — ухмыльнулся Эрвин, вспомнив Душана Звару, который в студенческие годы писал под этим псевдонимом. Лесник говорил, что Душан ночевал здесь неделю назад.

Из газет выпали два листка бумаги. Ну да, почерк Душана. Эрвин быстро пробежал взглядом по строчкам и громко рассмеялся. Это был рассказ Душана о какой-то девушке, которая ушла от богатых родителей к партизанам.

«Ведь это о Мариенке, — с изумлением подумал он. — Наверное, он встретился с ней в Бистрице. Смешно, что такая мелочь может вдохновить его».

Второй лист был заполнен какими-то рассуждениями. Эрвин внимательно прочитал их:

«Человек, осуждающий в мыслях силы, движущие людьми, и возвышенный энтузиазм масс, стремящихся уничтожить старые несправедливые порядки и построить счастливую жизнь, вреден уже потому, что он не искра в том пламени, которое сжигает души людей, не капля в море, несущем на своей груди лодки человеческих стремлений, не молния в грозе, сотрясающей старый мир. Человек, чьи безумные мысли претворяются в дела, вдвойне вреден для человечества, и рано или поздно он окажется среди рухляди, рядом с орудиями пытки, плетью и прялкой, сохой, свастикой и гардистским мундиром».

Эрвин задумался:

«Не меня ли имел в виду Душан? Хорошо еще, что для меня он не придумал третью категорию, к которой относятся люди, вредные втройне».

Вдруг ему стало грустно. Не вовремя он родился. Действительно, странная эта эпоха. Она не нуждается в его таланте, не понимает его. Сегодня больше ценятся такие люди, как Пятка. Достаточно смелости и энтузиазма. Фанатики! Но они все-таки знают, чего хотят.

Внизу зазвонил телефон. Эрвин надел тапочки, намереваясь пойти послушать. Его шаги разбудили Газуху. Он натянул брюки и спустился по лестнице за Эрвином, который тем временем взял трубку.

— Да, «Слатвинская»! — закричал он слегка охрипшим голосом. — Милка, ты? Это Эрвин… Ну, что я должен передать? Подожди! — Он оглянулся и скользнул взглядом по Газухе. — Возьми-ка трубку лучше ты…

Газуха долго слушал с важным выражением на лице, а потом закричал в телефон:

— Так, значит, они уже отправились? — Он покачал головой и улыбнулся. — Проворная девушка! — Потом обернулся к Эрвину. По лестнице спускался Беньо, глаза его опухли от сна, лицо было красным. С мансарды раздался голос Сохора:

— Что это? Что надо? Это из Погорелой?

Газуха вытер ладонью лоб и, переведя дыхание, сказал:

— Немцы идут Дубравской долиной, человек триста. Мы должны сразу же уходить к ребятам в землянки.

Как раз в это время перед сторожкой остановился мотоцикл, с него соскочил Феро Юраш. Щеки его впали, глаза горели странным огнем. Он никак не мог прийти в себя после того, как немцы застрелили его дочурку. Он хотел тогда войти ночью в село с гранатами и уничтожить немецких солдат, которые попадутся ему. Имро едва-едва отговорил Юраша от этого.

Газуха хотел было передать телефонное сообщение, но Феро только махнул рукой, грустно улыбнулся и сказал:

— Все знаю. Я еще с двумя был в Верхней Дубравке, а какая-то женщина из Нижней Дубравки послала парнишку на велосипеде, чтобы нас предупредить. Ну что ж, встретим мы их, встретим! — Он хлопнул в ладони и снова сел на мотоцикл.

Сохор, которого из-за болезни перевели из отряда в национальный комитет, использовал каждую возможность, чтобы «пострелять», не обращая внимания на свою лихорадку. И теперь он вместе с другими собрался к партизанам.

Они поднялись на самую вершину, откуда хорошо просматривалась вся небольшая Дубравская долина с лентой ручейка и извилистой дорогой. Кое-где из-за елей выглядывали партизаны.

— Уже приготовились, — сказал Сохор.

Едва он произнес это, как в долине из-за поворота показалась человеческая фигура. За ней вторая, третья… Партизаны уже насчитали тридцать человек, а они все шли и шли.

— Немцы! А ведет их женщина, бестия, — сказал Беньо после долгого молчания, а потом все бросились бежать вверх по склону туда, где залегли партизаны.

Между двумя солдатами, державшими автоматы наготове, шла Милка Пучикова-старшая. Она опустила голову, шла тяжело, по щиколотку утопая в грязи.

Они прошли четвертый поворот. Сюда, в молодой лес, тянувшийся с правой стороны, она ходила за грибами. Под горой попадались опята. Она улыбнулась, вспомнив, как однажды пошла собирать с дочкой малину. Маленькая Милка, торжествующая, прибежала с полной корзинкой мухоморов.

Еще один поворот, за ним уже наверняка будут партизаны. Немцы идут спокойно, ничего не подозревая. Думают, что она ведет их к землянкам. А она ведет их на верную смерть.

Последний поворот уже на расстоянии выстрела. Может быть, через мгновение затрещит партизанский автомат? А что будет с ней? Останется ли она в живых? Что, если бы она не согласилась показать им дорогу в тыл партизан? Наверняка ее сразу же расстреляли бы вместе с остальными, а в лес немцы все равно попали бы. Наверняка нашелся бы кто-нибудь, кто отвел бы их к «Слатвинской». Хорошо, что она согласилась.