Лавина - [66]

— И это у нас, у нас! — воскликнула госпожа Гебхардт и закрыла лицо руками.

— Фирма по своему усмотрению…

— Ликвидирует «отбросы», — добавила Матильда с редким самообладанием, — я понимаю, что заказчик никоим образом не влияет на способ ликвидации. Он платит деньги и избавляется от «отбросов».

— Примерно так, — сказал Гебхардт.

— Если бы господину Вагенфуру удалось купить бёмеровский завод, — сказала Матильда, — то вы бы стали директором. Правильно?

— Откуда вы это знаете?

— Вы же сами это подтвердили.

— Мой муж, видимо, всю жизнь мечтал стать директором завода, — сказала госпожа Гебхардт. — Но ведь нам этого совершенно не надо. У нас полностью выплаченный дом, а обе наши дочери удачно вышли замуж. Мой муж мог бы досрочно выйти на пенсию. Мне трудно его понять.

— Я его, наверное, понимаю, — сказала Матильда. — Если человек сорок лет подряд подчинялся, то у него появляется соблазн хоть раз сказать что-то самому. И ваш муж не мог пережить, что Хайнрих Бёмер назначил своим преемником моего отца. Отсюда и письмо персоналу.

— Я и теперь считаю несчастьем то, что ваш отец руководит заводом, — ответил Гебхардт. — И еще большим несчастьем, что каждая туалетная уборщица стала совладелицей завода. Я достаточно хорошо знаю рабочих, чтобы понять, что в один прекрасный день они перегрызутся, а потом загубят и всю фирму. Я это знаю, я сорок лет проработал здесь и имел дело с этим сбродом. А поскольку ваш отец убежден в своем политическом призвании и одержим идеей социальных преобразований, как, впрочем, и господин Бёмер, то все пойдет вкривь и вкось, обязательно пойдет вкривь и вкось — в противном случае ваш отец должен править так, как правил бог-отец. Но тот делал это по традиции, у вашего же отца нет традиций, только одно мировоззрение.

Матильда спокойно и, как мне показалось, забавляясь все это выслушала.

Когда Гебхардт замолчал, она сказала:

— Господин Гебхардт, благодарю вас за ваши предсказания. Но ведь это вы в течение нескольких лет информировали Вагенфура обо всем, что происходило на заводе, и если бы вы не преподносили ему все самые свежие новости, то господин Бёмер и сегодня был бы жив, и, конечно, его жена — тоже. Мне жаль, госпожа Гебхардт, что в вашем присутствии приходится такое сказать: Хайнрих Бёмер на совести вашего мужа. Разумеется, он его не убивал, и ни один суд в мире никогда не признает его виновным. И все же… Пусть ваш муж до конца своих дней ковыряется у себя в саду и вспоминает о Хайнрихе Бёмере… И еще: все началось с разбитого окна на вилле. Я уверена, что это тоже было сделано по поручению Вагенфура и не без помощи известной фирмы.

Матильда и я уже подходили к двери, когда Гебхардт крикнул нам вслед:

— Если хотите, приезжайте завтра в тринадцать часов на виллу. Там будет господин Вагенфур и еще кое-кто. Может, это вам поможет в дальнейшем.

Не включая зажигания, Матильда несколько минут неподвижно сидела за рулем.

Потом заплакала.

Она плакала так, что судорогой сводило у нее горло, а я сидел рядом, не находя слов для утешения. Наконец она вытерла платком слезы и сказала:

— Если бы только Гебхардт был таким, жить еще было бы можно.

На следующий день в половине первого мы остановили машину перед большой ступенчатой террасой, ведущей наверх, к входу в виллу. Матильда откинула спинку сиденья, будто хотела поспать. Закрыв глаза, она сказала:

— Хайнрих, конечно, никогда не вел дневника, у него не было ни времени, ни желания. Да это было и не в его характере. Если бы я завела дневник, он бы меня высмеял.

— Я так и подумал, что ты блефуешь.

— А что оставалось делать? Постепенно усваиваю методы противной стороны… Ведь стоит только зайти в контору на Берлинер-аллее в Дюссельдорфе и сказать, что дома лежит труп, который мешает, все пожелания будут за соответствующий гонорар исполнены доверительно по принципу: мы сделаем ваши трудности нашими и устраним их с вашего пути. Я уверена, что существует прейскурант, в котором все учтено: от разбивания оконного стекла до трупа на колокольне… Пошли, выходим. Уже скоро час.

Матильда приподнялась и открыла дверцу машины; едва мы успели выйти, как к нам медленно подъехал белый «мерседес».

За рулем сидел Зиберт. Он остановился, опустил оконное стекло и спросил:

— Вы кого-то ищете?

— Да, — ответил я. — Некую гранд-даму, более известную под фамилией Бёмер.

— А вообще все в порядке?

— Покорнейше благодарю.

И тут же позади него затормозил красный «БМВ», в котором сидели Вагенфур с Цирером. Улыбка Вагенфура мне не понравилась — она была слишком красивой, чтобы быть безобидной.

— Не можете ли вы мне объяснить, что тут за переполох? — спросил он, выходя.

Цирер оставался в машине; зато Вагенфур разглядывал Матильду с нескрываемым восхищением, а та стояла, засунув руки в карманы брюк.

— Я вам нравлюсь? — спросила она. — Вы меня уже оценили? Сколько же я, по-вашему, стою? Может быть, вы захватили для меня рукопись вашей надгробной речи?

Улыбка Вагенфура расплылась в широкую ухмылку. Он был весьма сильный, спортивного вида мужчина, а я человек не самого храброго десятка. Да и Зиберт продолжал сидеть в машине, барабанил пальцами обеих рук по баранке, но напряженно вслушивался в наш разговор и посматривал по сторонам. Вдруг он схватился за руль двумя руками; казалось, из машины вот-вот выпрыгнет бульдог.