Латышские стрелки в борьбе за советскую власть - [152]

Мы были очень удивлены, когда спустя несколько дней нам выдали одежду и обувь, старую, изрядно поношенную, а частично и с пятнами крови, очевидно, снятую с мертвых или раненых белых солдат. Как бы там ни было, но теперь мы после долгого времени были все же одеты и обуты. Старый барон был страшно разгневан и смотрел на нас, как разъяренный зверь, близко к нам не подходил и перестал браниться. Мы поняли, что одежда нам выдана против его воли, благодаря энергичному протесту севастопольцев против бесчеловечного обращения белых с пленными.

Барон стал очень беспокойным, наверное, знал, что дела у белых на фронте плохи. Все больше приходило в тыл раненых, от которых мы узнали, что Красная армия перешла в наступление и нанесла белогвардейцам смертельный удар. Однако комендант, очевидно, желая отомстить, жаловался на нас, как на необузданных бунтарей, и через несколько дней как-то утром нас вывели со двора казарм и в сопровождении конвоя повели через город. Когда мы отошли на несколько километров от Севастополя, нас посадили на пароходик и перевезли на полуостров, где не было ни одного гражданского, а стояли только офицерские части.

На полуострове – мы прозвали его «Островом смерти» – нас принял и осмотрел комендант «Острова». Это был человек преклонного возраста, с седыми пушистыми усами, надменным взглядом и молодцеватой военной выправкой, которая, очевидно, выработалась за долгие годы пребывания в армии. С виду можно было судить, что он помещик. С гордостью и достоинством носил он свой мундир царской армии. Этот представитель старого мира оглядел нас строго и величественно, как будто с большой высоты. Ознакомившись с нашими сопроводительными документами, в которых старый барон, очевидно, нам основательно насолил, он еще раз зло глянул на нас, выражая недовольство нашим приходом, и резким повелительным голосом сказал: «Смотрите, чтобы у меня вы вели себя, как полагается военнопленным! Находиться только в указанном вам месте, строго соблюдать распорядок дня! Запрещаю разговаривать с лицами расквартированной здесь воинской части. За нарушение дисциплины вы будете наказаны». Затем последовало предупреждение о том, что здесь не Севастополь и чтобы мы не пытались выступать с большевистскими речами, в противном случае нас сделают на голову короче.

Нам отвели небольшой домик, очевидно, бывшую дачу, на высоком берегу Черного моря. Домик был совершенно пустой – у нас не было ни нар, ни соломы, ни одеял – спали мы на полу, под голову клали собранные кирпичи. Чтобы было теплее, мы спали одетыми, грели на плите кирпичи и клали рядом – пока они были теплыми, мы чувствовали себя хорошо.

Теперь мы были совершенно изолированы и ничего не знали о том, что происходило на свете. Даже белогвардейские газеты нам запретили читать. С белыми офицерами мы говорить не смели, а солдат на полуострове не было, за исключением поваров и кухонных рабочих. Распиловка дров для кухни была единственной работой, которую нам доверяли, и ту мы выполняли в течение часа. К месту размещения офицеров мы не имели права приближаться – нас боялись как чумы. Было очень скучно. Сидели у своего домика и часами смотрели на море. По тому, что происходило на море, мы могли заключить, что белым в Крыму стало «жарко».

Множество различных иностранных пароходов, в особенности французских и английских, с большой поспешностью шло в Севастополь и обратно. Началась эвакуация Крыма, или, вернее, бегство за границу российских помещиков и буржуев. Но мы об этом ничего не знали, только видели, что белые стали очень беспокойными. Старый важный полковник каждый день нас строго проверял. Главным образом он заботился, чтобы мы были совершенно изолированы. Полковник был настолько бдителен, что даже подослал к нам какого-то «военнопленного», якобы бывшего красноармейца. Наши опытные старые партийцы быстро разоблачили этого «военнопленного», которому было поручено наблюдать за внутренней жизнью нашей группы. Этот провокатор был донской казак – кулацкий сын, вскоре он исчез. Старый полковник очень боялся большевиков. Так как нас он считал «совершенно неисправимыми» большевиками, то терпел, как зубную боль. Мы это понимали и думали, что белые, уходя из Крыма, нас уничтожат.

Были первые дни ноября. Все оживленнее становилось движение пароходов по морю. Все больше появлялось французских и английских военных кораблей. Офицеры тревожились, нервничали. Даже всегда точный полковник «забывал» выдать нам пищу – мы жили впроголодь.

В начале ноября 1920 года стала хорошо слышна артиллерийская канонада в направлении Перекопа. Было ясно, что начались большие бои, и грохот их становился все сильнее. Нас охватила невыразимая радость, хотя ее омрачала неизвестность: что сделают с нами белые, отступая из Крыма? Бежать с полуострова мы, небольшая группка невооруженных стрелков, не могли. Белые находились перед катастрофой, этого они не могли скрыть от нас, хотя мы и были изолированы от всего мира. Наши ребята, распиливая дрова для кухни, подслушали разговор офицеров о том, что их армия терпит неудачи и вынуждена отступать. Тяжелые бои идут у самого Перекопского вала, и падение Крыма – вопрос нескольких дней. Мы были окрылены – приближался конец нашим мучениям.