Ласточ...ка - [27]

– Подожди форс-мажора, – посоветовала тетя Наташа.

– А что это такое? – спросила Вета.

– Обязательно что-нибудь случится. Так всегда бывает. В последний момент. Но главное, не упустить шанс.

Вета стала ждать. Тете Наташе она верила. И форс-мажор случился. Музычка – молоденькая девушка, только после училища – Елена Ивановна была застукана с учеником десятого класса Игорем Абрамовым прямо на рабочем месте – на школьном пианино «Слава». Трахались они с особым цинизмом – под заведенные на проигрывателе «Времена года» Чайковского, конкретно – произведение «Святки».

Елену Ивановну обещали «разобрать» на педсовете. Ее участие в вечере интернациональной дружбы поставили под вопрос. Срочно искали замену. К тому же выяснилось, что американская девочка из числа гостей собирается выступить с музыкальным номером. Поэтому срочно нужна была не учительница, а тоже ученица, которая слабает что-нибудь на фоно. Завуч знала, что мама Веты – учительница музыки, дома стоит инструмент, значит, и Вета должна играть. Вета играла, но в школе свою музыкалку не афишировала – музыку она всей душой ненавидела.

Вета всегда, еще с детства, занималась музыкой из-под палки – мама заставляла ее делать пальчиками «молоточки» и держать кисть «яблочком». Требовала, чтобы рука была «красивой». У Веты «красивая» рука не получалась – мать называла руку «куриной лапой». Могла ударить нотами по голове. Ровно через сорок минут занятий по батареям начинали стучать соседи сверху и снизу. Звукоизоляцию можно было сделать просто – поставить пианино на войлочные подкладки, но Ольга не делала этого из принципиальных соображений. Она говорила, что звук нужно чувствовать. Вета же считала, что мать делает это назло. Соседи начинали стучать, мать хватала стоящую наготове рядом с батареей железную гантелю – откуда она появилась, одна, двухкилограммовая, в их квартире, одному Богу было известно – и стучала в ответ. Если номер с гантелей не проходил, мать брала швабру и стучала в потолок.

Но самым ужасным были совместные занятия, когда мать подставляла к инструменту стул и отбивала такт. Этот момент помнила не только Вета, но и все ученики Ольги Михайловны. Ольга носила на среднем пальце огромный продолговатый перстень с опалом, еще материнский. Этим перстнем, перевернутым опалом на тыльную сторону, Ольга и отбивала такт. Перстень стучал гулко – тум-тум-тум. Этим же перстнем Ольга, когда Вета или кто-то из учеников сбивался с такта, била по рукам. Или могла выбросить ноты за дверь. Если сборник был старый, ноты разлетались по швам, ученица ползала по полу, собирая листы. Ольга стояла и смотрела. Ольга мстила за свои годы – долгие, мучительные и не принесшие ничего, даже достойного заработка годы обучения.

Вета мечтала окончить музыкалку и с чувством грохнуть крышкой инструмента.

– «Цыганочку»-то сможешь сыграть? – спросила Вету тетя Наташа, когда та рассказала ей про случившийся форс-мажор – секс музычки с учеником.

– Не знаю, могу, конечно. Но у Люськи длинный танец. Нужно с вариациями. А я не умею… – промямлила Вета. Когда речь заходила о музыке, Вета всегда начинала мямлить. Из-за матери.

Вета хоть и училась у другого преподавателя, на экзаменах всегда сталкивалась с мамой. Мама запретила ей в школе называть себя мамой и требовала, чтобы Вета обращалась к ней, как все: «Ольга Михайловна». Особенно тяжело было на экзамене по теории – на знание музыкальных терминов и биографий композиторов. Вету спрашивали, она невольно косилась на мать, хотя знала ответ. Учила. Мать сидела у окна и никогда на нее не смотрела. Смотрела в окно. Вета от этого забывала правильный ответ и начинала мямлить. Ольга отрывалась от созерцания пейзажа за окном и с укором смотрела на Вету. Та забывала все на свете.

Специальность она тоже всегда заваливала, если на экзамене присутствовала мать. Получала «три с плюсом» по личному настоянию матери. Хотя, если ее не было, получала «четыре». Мать могла сказать, что она «не почувствовала руки Баха» или «сыграно без души».

– Могу сыграть сонату Моцарта, – промямлила Вета.

– О господи, – простонала в трубку тетя Наташа. – Ладно, сейчас приеду.

Для Веты было откровением, что тетя Наташа умеет играть на пианино. Лучше мамы. Мама играла, как было написано, а тетя Наташа – как хотела: импровизировала, подбирала. В музыке она передавала эмоции – шутила, смеялась, кокетничала. Могла сфальшивить, но искренне. Исполнение Ольги – чистое, внимательное – было лишено внутренностей.

Тетя Наташа за полчаса научила Вету играть «Цыганочку» с вариациями.

– Не бойся, делай, что хочешь, только не бойся, бери харизмой, – сказала тетя Наташа.

Вета не знала, что такое харизма. Но тете Наташе, как всегда, поверила слепо и безоглядно. Тетка играла то, что в их квартире никогда не звучало. И через положенные сорок минут никто не начал долбить по батареям. Тетя Наташа играла джаз, импровизации на старые советские песни, романсы. Наташа, как узнала Вета, еще и пела. Ее тихий, несильный голос становился сексуальным и зовущим. В этом Вета убедилась. В дверь позвонили – сосед сверху пришел посмотреть, кто играет и поет. Наташа пригласила его в комнату и начала с ним кокетничать. Даже предложила подыграть – показала клавиши, на которые нужно нажимать. Играли детскую песенку «Василек», из которой Наташа на ходу слепила шедевр. Сосед, от усердия закусив губу, долбил по клавишам одним пальцем. Не попадал в такт, но Наташа подстраивалась. Сосед сидел с восторженной идиотской улыбкой. Как ребенок, не выговаривающий букву «эр», вдруг зарычавший на слове «здравствуйте» и здоровающийся со всеми прохожими в ожидании похвалы и от ощущения собственных возможностей. От усердия сосед даже напевал: «Василек, василек, мой любимый цветок». «Вы талантливый, вы все можете, у вас есть слух, вы не мужчина, а мечта, ваша жена – счастливая женщина», – подбадривала соседа Наташа. Тот от свалившихся на него комплиментов стал смущаться – собственного обнаженного волосатого торса, грязных треников, дурного запаха изо рта.