Largo - [78]

— Мечты о хрустальных городах с термитниками… Мечты о кооперативной лавочке, чтобы не давать наживаться купцу, а брать прибавочную стоимость себе, — медленно, цедя слова, сказал Портос.

— Земли крестьянами, фабрики рабочим… Жизнь без посредника — тунеядца и кровопийцы… Для этого надо, чтобы власть попала в руки именно тех, кто это понимает, кто привык не ценить и не гнаться за жизненными благами, кто понимает бедняка, то-есть, в руки пролетариата. Когда править станут бедные и не знатные, — они найдут средства обуздать богатых и распределить имущество по справедливости. И тебе там нет места. Ты — богатый и знатный… Багренев… Багрянородный… Ты хочешь сесть на горб моих божьих людей и на их спинах проехать в Наполеоны. Это то же, что и было… Старый режим. Ну, допустим ты умный и справедливый, а после тебя?.. Опять твой генерал-убийца… или профессор Тропарев?

— При чем тут Тропарев? — поморщился Портос.

Какие-то злобные огни вспыхнули в глазах-лампадах и погасли.

— Наша мысль, чтобы подлинный пролетариат всего миpa взял в свои руки власть.

— То-есть Глоренцы, Брехановы, Фигуровы и госпожа Тигрина во главе государства? Махровый букет глупости и пошлости!

— Хотя бы и они. Не всем быть умными и чистоплюями.

— Но это же сумасшествие.

— Не больше того, что теперь делается.

— Принимая меня… Вы знали, чего я хочу?

— Конечно… Я тебя насквозь видела.

— Для чего же я вам понадобился?

— Как для чего?.. Для разложения армии. Чтобы в нужную минуту ты увлек ее за собою…

— И дальше?

— Мавр сделал свое дело.

— Ах, вот как!.. Таскать каштаны из огня для… Глоренца или Кетаева.

— Что же Кетаев?.. Был же он диктатором на Урале.

— Полчаса.

— Хоть день, да мой. Это не важно…. Слушай, Портос, я тебе многое сказала. Сказала потому, что я тебя люблю…. Не по-вашему, по-романтическому, а по-своему. Ты мне весь… кругом… от головы до ног нравишься. Я люблю такие натуры, и я говорю тебе, брось…

— Что бросить?

— Брось и думать о Бонапарте. Перед тобою не французский народ, а партия со своими партийными целями. Ты вошел в нее — и ты — песчинка.

— И если явится ваш пролетарский генерал и убьет свою любовницу, и будет еще повышен за это, я должен молчать.

— И еще как! Десять любовниц убьет, а ты молчи…

— Не понимаю я этого…

— Тогда поймешь… Да не будет ли поздно?.. Портос, ты изменил Царской присяге… Ты вошел в партию… И тебе ничего…. Это старый режим. Ну… попадешься…. Выгонят со службы… Сошлют — и все… Помнишь, у меня ты говорил о Федоре Кирпатом…. Так вот — Федор Кирпатый, если ты только помыслишь изменить…

Нигилисточка быстрым прыжком кинулась на Портоса и сдавила его горло тонкими сильными пальцами. Он едва вырвался от нее.

— Да брось… Несси… Ведь и правда — задушишь. Брось шутки!.. Фу!.. — кашляя, говорил он. — Воротник совсем смяла.

— Это, чтобы ты понимал, — зловеще сказала Агнеса Васильевна. Она тяжело дышала. — Я ли, другой ли кто — задушим… отравим… У нас предателей нет.

— А Евно Азеф?.. Не ты ли мне говорила, что у вас каждый десятый служит в охранке?

— Да… говорила… Служит… Но не лезет в Наполеоны. Нам не маленький предатель страшен, а страшна личность. Личность противопоставляется коллективу — и у нас ей нет места. Понял?

— Спасибо за откровение. Значит: дорогу посредственности! Да здравствует пошлость!.. С помыйныцы воду брала — республику учиняла.

Агнеса Васильевна пожала плечами. Она смотрела прямо в глаза Портосу и ревнивый огонь загорался в лампадах.

— Портос, — сказала она. — Я все знаю… Оставь! Не сносить тебе головы… Ты, Портос, сильный, ты человек воли… Все по-своему хочешь гнуть… Брось…. Возьми прут — согнешь… А возьми метлу — не согнешь и не сломишь. Руки скорее обломаешь. Ты пошел с народом — берегись. Я — прут… А партия — метла. Не сломишь!

— Я доносить не стану, — бледнея, сказал Портос.

— Ты и от партии не смей отходить. Как пошел, так и иди… до могилы.

— Ну, это положим… Это моя совесть… Как пожелаю — так и будет.

— Уйдешь… умрешь, — криво усмехнулась нигилисточка. — Ты от меня ушел… к этой… Тропаревой.

— Брось… — вставая с кресла, сказал Портос. — Не смей говорить, чего не понимаешь.

— Ах, так!.. — тоже вставая, сказала нигилисточка. — Портос! Одумайся!.. Мне ли так говоришь?!

— Говорю, что надо сказать. Я прошу тебя не поминать имени госпожи Тропаревой.

— Не поминать даже… Ах, я — презренное существо!.. А там недостижимый идеал… Чистота….Красота… Такая же, как и я… Хуже… Я свободная, у ней — муж!.. Венчанная…

— Молчи, Несси!.. Плохо будет!

— Он еще грозит!.. Да что, Сахар Медович, ты думаешь, — я дура стоеросовая, не понимаю ничего. Не знаю?… да я знаю, что ты в связи с нею… Я все ваши верховые прогулки знаю… Твои письма ежедневные… Собачку встречать ходит!.. Пошляк сентиментальный. Других в пошлости упрекает, а сам!..

— Что это! — вскрикнул Портос, — слежка!

— А ты и не знал? В партию попал и с черносотенной профессоршей связался. Как не следить?

— Несси! Я последний раз тебе говорю: оставь.

Она стояла против него и, молча, тяжело и прерывисто дышала. Ее лицо было бледно. Глубокие складки легли от носа к подбородку и опустили концы губ. От этого лицо нигилисточки казалось постаревшим на много лет и некрасивым.