Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская - [29]

— Боже, неужели это может длиться долго? Неужели я опять с тобой, Олюшка? Боже, ты видишь, как теперь мне надо жить и писать!

В своей книге Ивинская особенно подробно пишет об «Августе»:

Хорошо помню августовский день 1953 года, когда Боря принес мне свой «Август»:

Мне снилось, что ко мне на проводы

Шли по лесу вы друг за дружкой.

Суеверный, опасаясь моего суеверия, он тут же пытался оправдать свое преждевременное прощание с жизнью и успокоить меня. «Пойми, — говорил он, — это сон. И если я его записал на бумаге, он не исполнится. Но как хорошо умереть в такое благодатное время!» Боря читал мне «Август» со слезами на глазах, и я тоже не удержалась от слез.

<…> Многое из того, что Борис Леонидович предсказал в «Августе», произошло после его трагической смерти 30 мая 1960 года. Стихотворение «Август» много раз звучало над могилой Пастернака в день его похорон 2 июня. Тысячи поклонников поэта пришли к его дому в Переделкине и провожали до могилы. Несмотря на молчание газет и радио о дне и часе похорон, на атмосферу тотального надзора, пришло несколько тысяч человек, и «шли толпою, врозь и парами». Конечно, отсутствовала на похоронах вся сановная писательская верхушка, травившая Пастернака в дни нобелевского шабаша. Надзор осуществлял лично Воронков, а также чины из КГБ[108].

<…> Сыновья не говорили прощальных слов над могилой отца. Лишь Валентин Фердинандович Асмус, преодолев страх, сказал короткую речь над гробом Пастернака[109].

<…> Когда гроб засыпали землей, у могилы осталось много молодежи. Читали стихи Пастернака допоздна, пока вдруг не хлынул очищающий дух всей округи летний, безудержный ливень.

С той поры каждый год в день смерти Бориса Леонидовича 30 мая приезжают в Переделкино люди из разных краев света и обязательно читают над могилой Пастернака величественный «Август»[110].

— Это многострочное стихотворение Боря специально переписал для меня чернилами убористым почерком на один лист. Его также отняли у меня при аресте и упрятали в ЦГАЛИ, — вспомнила Ольга Всеволодовна.

АВГУСТ

Как обещало, не обманывая.

Проникло солнце утром рано

Косою полосой шафрановою

От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою

Соседний лес, дома поселка,

Мою постель, подушку мокрую

И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу

Слегка увлажнена подушка.

Мне снилось, что ко мне на проводы

Шли по лесу вы друг за дружкой.

<…>

Был всеми ощутим физически

Спокойный голос чей-то рядом.

То прежний голос мой провидческий

Звучал, нетронутый распадом.

«Прощай, лазурь Преображенская,

И золото второго Спаса.

Смягчи последней лаской женскою

Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины!

Простимся, бездне унижений

Бросающая вызов женщина!

Я — поле твоего сраженья.

Прощай, размах крыла расправленный,

Полета вольное упорство,

И образ мира, в слове явленный,

И творчество, и чудотворство».

1953

МАЛЕНЬКИЙ «ВЕТЕР» («ОЛЬГЕ»)

В нашей беседе с Ольгой Всеволодовной неожиданно раскрылась тайна этого стремительного стихотворения. Ее рассказ:

С мая 1953 года я жила в деревне Измалкове и, зная распорядок действий Бори, часто приходила к мостику измалковского озера, чтобы его встретить. Свернув с дороги налево к озеру, Боря появлялся на его крутом берегу и спускался к мостику. Завидев меня, он радостно махал мне своей знаменитой кепкой, а к лету в его машущей руке уже красовалась светлая шляпа.

После стихотворения «Август», ставшего, по словам Бориса Зайцева, одним из самых значительных стихотворений в русской поэзии о жизни и смерти, я высказала Боре упрек. Нельзя думать о смерти, когда мы снова вместе и жизнь возрождается как в сказке. Боря обещал мне написать что-то более жизнерадостное. И вот в августовский день жду его появления у мостика. Вижу Борю, который весело машет шляпой с того берега и кричит мне: «Написал, написал!» Я торопливо иду ему навстречу, он радостно целует меня и на мостике, на середине озера, читает: «Я кончился, а ты жива…»

Ольга Всеволодовна в свои 80 лет замечательно прочла это пронзительное стихотворение, и я в порыве говорю ей то, что всегда чувствовал:

— Вы знаете, на мой непросвещенный взгляд, две строки — «Как парусников кузова / На глади бухты корабельной» — в этом стихотворении какие-то лишние. Они, как мне кажется, нарушают стремительный ритм стиха и снижают уровень выраженной в нем боли. Ивинская удивленно взглянула на меня и взволнованно сказала:

Как верно вы это заметили! Борис Леонидович в 1959 году, когда мы читали зарубежное издание романа, сказал:

— Эти строки о парусниках здесь совсем не к месту. Видна дань моим прежним увлечениям вычурностями в стихах, когда мы в 20-х годах стремились друг друга перещеголять. Олюша, когда меня уже не станет и ты будешь издавать в России роман, то в этом стихотворении строчки о парусниках убери[111]. И главное, назови стихотворение так, как оно действительно называется — «Ольге»! Ведь я его написал тебе, а назвал «Ветер», так как, ты знаешь, мне попало бы от Зины за название «Ольге». Поскольку у меня много всякого с названием «Ветер» и еще, если успею, напишу[112], то все поймут, что это стихотворение называется «Ольге».