Лапсанг Сушонг - [11]

Этой секунды Лбову хватило на то, чтобы ворохнуть в голове стремительно тускнеющие угольки сна.

1986 год, март. Москва.

— Интересно, очень интересно, — заключил Модест, выпуская изо рта клуб табачного дыма. — Это, значит, первый раз у тебя было? — Саша кивнул. — А как у тебя называлась эта штука со звонком?

— Сименс, — повторил Лбов.

— Странно. У меня — «мобильник». Или «мобилка». Судя по нашим описаниям, это одно и то же. А вот Тер рассказывал мне про какой-то «пейджер».

— Это совсем другое, — твёрдо сказал Тер-Григорян. — Не телефон. Это вроде калькулятора. И с него нельзя звонить. На неё звонить можно. Только получается почему-то не звонок, а текст.

— Гм, любопытственно. Я вообще-то слышал про нечто подобное. Один товарищ мне говорил, что в Штатах есть автомобильные телефоны. Но это недешёвое удовольствие.

— А может, сименсы и пейджеры — неуверенно сказал Тер, — это разные варианты?

— Разные варианты чего, друг мой прекрасный? — скосил глаза Модест.

— Будущего, — решился Аристакес. — Мы все видим будущее, правда? А оно может быть разным.

— Боюсь, — вздохнул Модест, — что вы, дорогой мой друг, чрезмерно увлекаетесь творчеством братьев Стругацких.

Тер насупился.

— Вы же всё прекрасно понимаете… — начал он.

— Пока что, — наставительно воздел палец Модест, — я ещё ничего не понимаю. Мы имеем дело с неким, не побоюсь этого слова, экстраординарным явлением, но я бы предостерёг вас, дорогие мои люди, от поспешных интерпретаций. Я, признаться, испытываю определённый когнитивный диссонанс…

— Вот опять, — подал голос Аркадий Яковлевич.

— Что? — Модест с недоумением посмотрел на Цунца.

— Эти слова. Я же вам говорил, — Аркадий Яковлевич осторожно выпрямил спину, но стул опасно заскрипел, и Цунц немедленно сгорбился.

— Н-да, — вынужден был признать Эм-Ве-Де, — и в самом деле.

— А что это такое? Ну, этот… диссонанс, — хлопнула ресницами Юна. — Это ведь что-то из музыки?

— М-м-м… — Деев смущённо повертел в руках трубку. — Сейчас уже не скажу. Вылетело из головы. Но в тот момент мне это выражение казалось уместным…

— У меня все слова сразу забываются, — пожаловалась Татусик. — Типа решето.

— Давайте всё-таки по порядку, раз уж мы начали. — Модест потеребил нос. — Надо как-то свести картинки… гм… сейчас так говорят?

— Кажется, нет, — неуверенно сказал Саша.

— А, как бы это сказать, там? То есть, иными словами…

— Ну я как бы понимаю, про что… — ещё неувереннее ответил Лбов.

— Вот! Опять это «как бы»! — Цунц снова скрипнул стулом. — Это я замечал у всех.

— Кроме вас, Аркадий, — напомнил Модест.

— Может быть, у нас просто разный уровень культуры? — не удержался от выпада Аркадий Яковлевич. — Или… — ему пришла в голову грустная мысль, — я не доживу?

— До будущего, когда эти слова будут в ходу? Это вряд ли. Вы нас всех переживёте, — то ли успокоил, то ли обидел Цунца Модест. — Итак, дорогие мои люди-человеки, надо нам как-то разобраться. Вульгарные версии типа коллективной сложнонаведённой галлюцинации мы, с вашего позволения, отложим в сторонку…

— У меня никаких галлюцинаций, — обиженно сказала Юника.

Это было правдой. Судя по её рассказам, она и впрямь ничего не видела — ни наяву, ни во сне, ни по пьяной лавочке. Зато её расширившийся словарный запас оказался самым волнующим и загадочным. Понять смысл некоторых её словечек и выражений было задачей непосильной. Юна, к примеру, твёрдо знала, что «тарантино это кул», но что такое «тарантино» и «кул», объяснить была не способна. После долгих расспросов она вспомнила, что «тарантину не смотрела, да никто его не смотрит по чесноку», но это было всё. Зато в других юниных словечках эрудированный Модест опознал искажённые названия западных фирм, в основном производителей одежды и косметики. Слово «презики» тоже было совместными усилиями расшифровано, хотя результат девушку смутил. Ещё Юна приобрела манеру кстати и некстати издавать звук «вау!», означающий, судя по всему, восторженное удивление. Модест с его обострившейся склонностью к философствованию, отметил, что «вау», видимо, является парным понятием к исконно-русскому «бля», тоже выражающему удивление, но неприятное.

У прочих дела обстояли примерно так же. Ещё в прошлом ноябре Татусик как-то озадачила Тера вопросом, что означает по-армянски «спонсор» и «рэкет». Аристакес твёрдо заявил, что в армянском таких слов нет. Присутствующий при сём англоговорящий Модест оба термина легко перевёл, напомнив Теру, что как раз он, Тер, последнее время довольно часто употребляет эти слова, — в основном рассказывая о племяннике, имеющем нехорошую привычку клянчить деньги у родни. Тер, в свою очередь, сильно удивился: английского он не знал совершенно, американских детективов не любил, а в школе учил немецкий.

Случались происшествия и интереснее. Татусик, например, поймала Модеста за тем, как он, набивая трубку, бормочет сквозь зубы какую-то песенку. Песенка ей понравилась, особенно про славу Греции твоей и про воду, в которой как тростник, архипелаг пророс. Когда она потом спросила Модеста, тот недоумённо пожал плечами: он ничего подобного не помнил. Настырная Тася села за стол, взяла ручку и начала выписывать запомнившиеся строчки. В конце концов она восстановила самое начало и последний куплет и снова пошла к Модесту. Тот стихи одобрил — но так и не сообразил, чьё это и откуда.