Лапсанг Сушонг - [10]

— Слушай… а может, эти англичане в чай каких-нибудь наркотиков добавили? Что вы так все по этой гадости вонючей убиваетесь? — догадалась Валя.

— Да ну тебя, — вздохнул он. — Меньше телевизор смотри.

— А чего телевизор? — наивно спросила Валя.

— Да чтобы мозги всякой хренью не полоскать. Запугивают: наркота-шмаркота, социальная ответственность. Электорат ведётся.

Валя с тревогой посмотрела на мужа, который расхаживал по комнате, рубя ладонью воздух.

— Ты это чего?

— А ничего! Есть простая штука. Свобода выбора. Там она есть. А здесь её нет. И не будет никогда. Вот хоть убейся, а такого чая я больше никогда в жизни не попробую. Ни-ког-да. Знаешь, это конкретно ломает.

— Ну можно же пить нормальный чай, как все? — простонала Валентина.

— Вот-вот. Как все. Как быдло. Знаешь, Валька, — неожиданно для самого себя ляпнул он, — хорошо, что у нас детей нет. Представляешь, им ведь тоже всю жизнь хлебать эту гадость со слоном…

Валя плюхнулась обширной задницей на диван и некрасиво, по-бабьи, зарыдала.

1985 год, декабрь. Электропоезд в р-не ст. Балабаново.

— Ну и чего бу-бу-бухтишь? Брось ты эту дуру-ру-ру-ру бабу, — прогудел голос Модеста откуда-то сверху.

Саша понимал, что спит и видит сон — хотя бы потому, что настоящий Модест никогда не позволил бы себе тыкать и называть его супругу «бабой». Но просыпаться очень не хотелось — крепко промёрзший вагон электрички, битком набитый усталыми обозлёнными людьми и негабаритной кладью, был не самым уютным на свете местом. К тому же сон был интересный.

— Брось ты свою бабу-бу-бу, — поднялась в мозгу стайка пузырей.

— Она мне жена, — попытался было возразить Саша. — И площади у меня нет. Однушку делить будем?

Модест сгустился, заодно прояснилась и местность. Они стояли на лестничной клетке в институте, рядом с независимым видом тусовалась Татусик и докуривала длинную коричневую папиросу.

Лбов во сне знал, что Туся его не одобряет, и потому он от нее отвернулся.

— Ну и что? Вот из-за такой ерунды разводиться? — Туся подняла выщипанные бровки. — И куда ты теперь пойдёшь?

— Не знаю. Не могу с ней жить больше, — огрызнулся Лбов.

Сон сконцентрировался, стал ясным: Саша даже припомнил, что такой разговор и в самом деле имел место — не далее как вчера.

— Ненавижу, — повторил он во сне то, что говорил наяву. — И квартиру эту ненавижу. И страну эту ненавижу.

— Бу-бу-бу, — подал откуда-то голос Деев.

— Ну ты совсем плохой, такие вещи говорить, — перебила Туся. — Знаешь, что за это бывает? — Она машинально оглянулась, но в курилке никого не было: Модест куда-то исчез. — А страна-то что тебе сделала?

— А вот то и сделала. В говнище сдохнем, как лошьё позорное.

— Ну вот что... — Туся закрыла рот, обдумывая конец фразы. — Я, положим, нормальная, от меня тебе неприятностей не будет. А вот мне неприятности от тебя не нужны. Так что больше я с тобой на эти темы разговаривать не буду. И тебе не советую. Люди разные бывают. Мой дедушка в своё время анекдот рассказал про колхозы. Потом десять лет в лагере смеялся. Ты как хочешь, а мне здесь жить, — закончила она и решительно раздавила бычок в банке из-под венгерского горошка.

— Не слу-лу-лулушай дуру-ру-ру-ру... — Это снова был Модест, он висел где-то под потолком и подавал Саше знаки. Саша чуял, что Модест понимает в этой жизни больше, чем Татусик, и решил довериться Модесту.

— Полетели-ли-ли-ли! — Модест опустил вниз пухлую руку. — Нам надо-до-до-до подниматься!

«Подниматься» — это было хорошее слово. Саша протянул руку, ухватился за модестову пятерню, и они поднялись вверх.

— Бу-бу-бу-бу, — призрачный Модест пускал пузыри в небо, — полетели в кааба-ба-ба-бак. У тебя бу-бу-бу-бли или ба-ба-баксы?

Во сне Лбов откуда-то знал, что «баксы» — это «зелёные», а «бубли» — это «деревянные». В чём между ними разница, он не очень осознавал, кроме того, что получать надо в «зелёных», а платить — в «деревянных».

— Куда зава-ва-вы-вы-валимся? — не отставал Модест.

— К белым медведям! — крикнул Саша.

Тем временем сашин сосед по лавке доел домашнюю булочку с курагой, встал, с кряхтеньем поднял с пола грязный баул и вклеился в толпу, тщась пробиться к тамбуру. Его место занял огромный мужик в рыжей дублёнке. Мужик поёрзал гузном, крякнул и мощно нажал всем телом, очищая место себе и отжимая соседей. Сашу вдавило в тихо дремлющую приоконную бабусю. Та ойкнула и сразу же выставила остренький локоток.

В этот момент затрыднел чей-то сотовый.

Лбов, всё ещё не прочухавшись, автоматически хлопнул по карману, где должен был лежать его «Сименс». В кармане было пусто.

Сотовый затарахтел снова — «трррыньдзь, трррыньдзь».

— Ой, звиняйте! — просипела бабуся, наклоняясь к сумке в ногах и вытаскивая из её зева пронзительно орущий будильник с красной кнопкой наверху. — Вот же старость не радость! Завела и забыла, представляете? — обратилась она к Саше со смущённым оживлением, радуясь возможности завязать разговорчик со свежим человеком. — А вы с Москвы?

— М-минуточку, — невежливым голосом перебил Саша. Он чувствовал, что вот-вот забудет что-то очень важное.

Бабка обиделась, сложила губы гузкой и отвернулась к окну.