Ланселот - [18]

Текс действовал ей на нервы, просто выводил ее из себя. Казалось, он сам понимает это и к этому стремится, наслаждаясь глупостью своих «знаек-зазаек».

Сиобан сбежала от нас обоих и уселась на корточки под телевизором в холодном фосфоресцирующем сиянии, ее дымчато-голубые глаза вовсе не желали смотреть мультяшных зверюшек.

Текс, естественно, тут же пересел на следующего конька — он перестал приставать к Сиобан с глупыми шутками и начал приставать ко мне, осуждая за беззаботность. Он не мог смириться с фактом, что я позволил Марго заново отстроить сгоревшее крыло дома над газовой скважиной, пусть ее даже бросили и заглушили.

Уже раз в десятый он принялся в излюбленной своей язвительно-небрежной манере поучать меня. Я часто думал, богатство ли дает ему право на откровенно скучное занудство или благодаря занудству он как раз и разбогател?

И тем не менее он был благожелательным и вполне симпатичным дедом с большим носом на смуглом, как у индейца, лице, с зачесанными назад черными крашеными волосами и мускулистыми руками, покрытыми старческими пятнами. На первый взгляд он мог показаться прожаренным на солнце, закаленным и проспиртованным профессиональным игроком в гольф, однако это впечатление быстро проходило, и становилось понятно, что его поза — руки в боки — не имеет никакого отношения к гольфу, а стоят так рабочие не нефтепромысле, отдыхая в ожидании своего часа, пока вокруг лязгают цепи и ревут насосы. Да, в этом было и счастье его, и несчастье — конечно, праздность может быть приятной только тогда, когда вокруг работают машины, и ты завороженно следишь за их работой, их шум и грохот — тебе бальзам на душу, особенно когда эти машины принадлежат лично тебе. Внезапное обогащение стало для него ударом. В безмолвии своего богатства он чувствовал себя обделенным, оглушенным и поэтому начал ко всем приставать, язвить и занудствовать, а Сиобан назойливым обожанием доводил до неистовства.

— Когда вы собираетесь зацементировать скважину?

— Да ничего в ней не осталось — так, может, немножко болотных газов, Текс.

— Понять не могу, как вы умудряетесь спокойно жить на вулкане. — Он не мог или не хотел слушать.

— Ее пробурили, когда федеральный закон еще не был принят. Ладно вам, это всего лишь маленькая, неглубокая скважина.

— В ней по-прежнему давление пятнадцать атмосфер.

— Да нет же, на поверхности всего две.

— …пятнадцать атмосфер в трубе из гнилого железа времен Второй мировой войны.

Ах ты несчастный тупой техасец, почему ты меня не слушаешь?!

— Ее нужно замуровать, — продолжал бубнить Текс. — А так — ну заткнули ее «рождественской елкой»,[42] что проку-то? Единственный способ обезопасить себя — это зацементировать скважину.

— Я знаю.

— Как Мэгги могла заткнуть эксплуатационную скважину и построить на ней дом?

И он продолжал в том же духе, донимая меня точно так же, как до этого он донимал Сиобан, занудствуя и никого не слушая, не слушая даже самого себя. Взгляд его добрых и грустных глаз уходил куда-то в сторону. Его суждения, даже профессиональные, были ни к черту. На одном дыхании, в одной фразе скважина у него была то эксплуатационной, то нет, а возражений он просто не слушал. Богатство сделало его таким несчастным, что теперь он стремился сделать несчастными всех.

Почему я ничего не сделал для Сиобан, — не для скважины, на которую мне глубоко начхать, мне было совершенно все равно, дает она газ или нет, иссякнет или взорвется, но почему я ничего не сделал для Сиобан? Почему я не вышвырнул Текса или не отвел ее к Сьюллен, или не сделал того и другого разом? Обоим было бы лучше от этого. Господи, я ведь понимал, что Текс ее портит. Такое иногда случается с замечательными, любящими, благонамеренными дедушками! Ты киваешь. Может, ты хочешь сказать, что они потом раскаиваются? Так им и надо. Сьюллен всегда была добра к Сиобан, как она была добра ко мне, когда растила меня. Тысячи ей подобных вырастили тысячи подобных мне, они отогревали нас на своих кухнях и спасали от спятивших, погруженных в себя родителей, таких как мой отец, помешанный на поэзии, грезивший о Роберте Ли,[43] Ланселоте Эндрюсе[44] (отчасти в честь которого я был назван) и англиканских церквях среди нехоженых лесных кущей, или моя бедная запутавшаяся мать, ездившая кататься на машине с дядей Гарри.

Почему я ничего не сделал для Сиобан раньше? Вот, исповедуюсь перед вами, отец мой. Потому что на самом деле я ее не любил, и это не имело никакого отношения к тому, что она не моя дочь (моя, а значит, что чувствую к ней, то и чувствую, ну и ладно). Считается, что мы должны «любить» своих детей. Но что это значит?

Между прочим, самое странное, что только после своего открытия, только когда я узнал, что Сиобан не моя дочь, я сподобился что-то сделать. Поскольку она не моя дочь, я должен помочь ей! В конце концов все просто: 1) Текс плохо на нее влияет, 2) надо что-то делать, 3) никто ничего не предпринимает и даже не обращает внимания, 4) следовательно, я попрошу Текса, чтобы он вернулся в Новый Орлеан, а Сиобан предоставлю заботам Сьюллен.

Почему я сам не мог ею заняться? Сказать по правде, она меня раздражала.