Ландшафты Зазеркалья - [4]
Уж как восхищался Ленин «Прозаседавшимися» («Давно не испытывал такого удовольствия»!), но ведь не преминул при этом заметить, что удовольствие доставляло ему стихотворение лишь «с точки зрения политической и административной», а «поклонником поэтического таланта» поэта он «не является». Ленин высоко ценил талант и саму литературную работу М. Горького. Но прислушайтесь к тому, как он говорит о романе «Мать», будто пишет аннотацию для журнала «Что читать»: «Книга нужная… Многие рабочие… прочтут роман с большой пользой для себя». Вождь любил Чехова, восхищался художественной мощью Льва Толстого («глыба», «матерый человечище!»). Но само творчество Л. Толстого интересно ему не как шаг в художественном развитии человечества, а как искаженное — сквозь призму настроений столь отталкивающего Ленина патриархального крестьянства — «зеркало русской революции». Да и сам «шаг» этот в своем художественном значении ценится, как следует из статьи, именно потому, что служит «зеркалом»…
Не случайно споры и дискуссии вокруг понятий, выдвинутых Лениным в качестве центральных, длятся и по сей день. В свое время даже попытки заподозрить, что статья Ленина «Партийная организация и партийная литература» относится не к художественной, а именно к партийной литературе, категорически отвергались. Нет, партийной должна быть вся советская литература, в том числе и художественная (на этом постулате целиком в дальнейшем расцветет эстетика социалистического реализма). А ведь из исторического контекста статьи, из каждого ее абзаца явствует, что речь идет именно о профессиональной партийной литературе. Больше того, согласно статье возникало впечатление, что художественной литературе Ленин вообще отказывает в праве на существование: «Литературное дело <…> не может быть индивидуальным делом». А если она, упаси господи, индивидуальным делом является, то представляет «порнографию в романах и картинах» или «проституцию в виде дополнения к сценическому искусству». Именно этого, по утверждению Ленина, требовали от художника буржуазные читатели и издатели. В каких «картинах» являлась возбужденному глазу вождя мирового пролетариата порнография и каким образом проституция дополняла именно сценическое искусство, оставалось лишь гадать. Чехову и Толстому издатели и читатели, видимо, давали право этих требований не выполнять.
«Речь идет о партийной литературе и ее подчинении партийному контролю», — успокаивал читателя Ленин, понимая, что тот начинает волноваться. — Для определения же грани между партийным и антипартийным служит партийная программа, <…> технические резолюции партии и ее Устав», а вовсе не «простор личной инициативе, мысли и фантазии».
Ленинские «Критические заметки по национальному вопросу», если трактовать их буквально, загоняют нас в подлинный тупик. «Есть великорусская культура Пуришкевичей, Гучковых и Струве, но есть также великорусская культура, характеризуемая именами Чернышевского и Плеханова». Это радостно повторяла вслед за Лениным наша партийная критика, словно обнаружив жемчужное зерно в навозной куче, хотя было очевидно, что формула «две культуры» — не более чем ораторский прием, поскольку Ленин, я уверен, не хуже нас понимал, что культура есть категория сугубо ценностная и только позитивная. Мало того: «есть две нации в каждой современной нации». Это утверждение уже напоминало полет гимнаста под куполом цирка.
Загадки вокруг ленинского своеобразия начинались со школьной скамьи. Они касались в основном темы «Ленин — вождь» и «Ленин — человек». К ней, с равной банальностью и иллюстративностью, подступались и М. Горький, и Маяковский, и все рангом пониже создатели так называемой «ленинианы» (целая ветвь советской литературы от 1920-х годов и Н. Погодина до Е. Евтушенко и М. Шатрова). Ленин-человек мог «к товарищу милеть людскою лаской» и любить «Апассионату». Ленин-политик не позволял себе слушать музыку, потому что музыка расслабляет, вызывает желание «гладить человека по головке», когда надо по этой самой головке бить. Ленин-человек мог цитировать наизусть Надсона и, растолковывая Инессе Арманд по пунктам «пролетарскую точку зрения» на «свободную любовь» (особенно хорошо выглядела эта любовь, разложенная по пунктам «8—10»!), мог даже воскликнуть: «Право же, мне вовсе не полемики хочется». Страшно даже предположить, чего хотелось вождю мирового пролетариата…
Но все не так просто. С упорством, достойным лучшего применения, цитировались слова «Луначарского сечь за футуризм», адресованные Лениным наркому просвещения в личной записке. Цитировались так, что получалось, будто Ленин — враг любого новаторства в культуре. При этом все остальные акценты этого сюжета отбрасывались. И то, что Луначарский стойко «защищался», ссылаясь на мнение о «150 000 000» «такого поэта, как Брюсов» (а нарком, надо полагать, хорошо знал, какая аргументация может на Ленина подействовать); и то, что Ленин был готов дать поэме тираж 1500 экземпляров (огромный для 1921 года); и то, что он тут же просил М.Н. Покровского, тогда заместителя наркома просвещения, «найти надежных антифутуристов», то есть хотел выставить этому течению заслон художественный, а не административный.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга о том, как всё — от живого существа до государства — приспосабливается к действительности и как эту действительность меняет. Автор показывает это на собственном примере, рассказывая об ощущениях россиянина в Болгарии. Книга получила премию на конкурсе Международного союза писателей имени Святых Кирилла и Мефодия «Славянское слово — 2017». Автор награжден медалью имени патриарха болгарской литературы Ивана Вазова.
1990 год. Из газеты: необходимо «…представить на всенародное обсуждение не отдельные элементы и детали, а весь проект нового общества в целом, своего рода конечную модель преобразований. Должна же быть одна, объединяющая всех идея, осознанная всеми цель, общенациональная программа». – Эти темы обсуждает автор в своем философском трактате «Куда идти Цивилизации».
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Украинский национализм имеет достаточно продолжительную историю, начавшуюся задолго до распада СССР и, тем более, задолго до Евромайдана. Однако именно после националистического переворота в Киеве, когда крайне правые украинские националисты пришли к власти и развязали войну против собственного народа, фашистская сущность этих сил проявилась во всей полноте. Нашим современникам, уже подзабывшим историю украинских пособников гитлеровской Германии, сжигавших Хатынь и заваливших трупами женщин и детей многочисленные «бабьи яры», напомнили о ней добровольческие батальоны украинских фашистов.
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.
В центре эстонского курортного города Пярну на гранитном постаменте установлен бронзовый барельеф с изображением солдата в форме эстонского легиона СС с автоматом, ствол которого направлен на восток. На постаменте надпись: «Всем эстонским воинам, павшим во 2-й Освободительной войне за Родину и свободную Европу в 1940–1945 годах». Это памятник эстонцам, воевавшим во Второй мировой войне на стороне нацистской Германии.