Ландшафты Зазеркалья - [11]

Поразительны признания Бабеля на следствии в своих политических и художественных «грехах». Признания, за которые сегодня не составляет труда его осудить (он затягивает в свою «компанию троцкистов» близких друзей — Михоэлса, Эйзенштейна, Олешу). Однако признания явно адресованы не следователю, тем более что Бабель потом бьется, чтобы взять показания обратно. Видимо, уверенный, что протоколы допросов в недрах ГБ не пропадут и сохранят его слова навсегда (в чем он оказался абсолютно прав), писатель ищет, я думаю, возможности рассказать потомкам о реальном положении культуры 1920—1930-х годов в России. Детали этого рассказа столь важны, что хочется их воспроизвести подробно, невзирая на длину цитаты.

«Я буду показывать об антисоветской группе, которую создал и возглавлял лично я — Бабель. Начну с кинорежиссера Эйзенштейна… На протяжении всего 1937 года я с ним работал над постановкой кинофильма „Бежин луг“… Он считал, что организация советского кино, его структура и руководители мешают проявиться в полной мере талантливым творческим работникам. Он вел ожесточенную борьбу с руководством советской кинематографии и стал вожаком формалистов в кино, в числе которых наиболее активными были режиссеры Эсфирь Шуб, Барнет и Мачерет. <…>

Я проводил ту мысль, что талантливым людям нет места на советской почве, что политика партии в области искусства исключает творческие искания, самостоятельность художника, проявления подлинного мастерства. Тогда я, воспользовавшись массовыми арестами в 1937<-м> и первой половине 1938 года, стал делать клеветнические обобщения по поводу всей политики советской власти, говоря, что истребляются лучшие люди в стране, что советский режим становится невыносимым для нас — мастеров художественного слова и кино. <…>

Часто я встречался с руководителем Еврейского государственного театра Михоэлсом. Он считал себя, не без основания, выдающимся актером и находился в состоянии глубокого недовольства тем, что советский репертуар не дает ему возможности проявить себя в полной мере. Он крайне отрицательно относился к пьесам советских драматургов, которым противопоставлял свой репертуар классических и старых пьес. Михоэлс же является главой школы молодых еврейских актеров, воспитываемых им в духе отрицательного отношения к советской тематике и советской драматургии. <…>

Резкое недовольство Олеши своей литературной судьбой, крушение его длительных попыток создать что-нибудь новое привело Олешу в состояние отчаяния. Он теперь является, пожалуй, наиболее ярким представителем богемной части дезориентированных, отчаявшихся и антисоветских литераторов. <…>

Я уже подробно показывал на первых допросах о своих парижских встречах с Эренбургом… Эренбург, особенно за последние годы, был настроен враждебно и резко критиковал положение в Советском Союзе, издевательски высказывался по поводу серости и якобы бесталанности советской литературы, которой он противопоставлял изощренную манеру таких западноевропейских авторитетов, как Мальро, Дос-Пассос. Пользуясь своим влиянием в делах переводной литературы, Эренбург особенно настаивал на внедрении в советскую читающую публику панических и импрессионистических произведений, как „Бегство на край ночи“ Селина <…> мы установили общность наших взглядов и пришли к выводу о необходимости организованного объединения для борьбы против существующего строя.

Конечно, эту борьбу мы вели особыми методами, применяясь к общей обстановке и задачам советской литературы… Мы всячески противодействовали советской тематике, в частности, смазывали колхозную и оборонную тематику. Я лично в течение нескольких лет вел борьбу с идеей всякого организованного профессионального объединения писателей, восставал против организации Союза советских писателей, высмеивая его, подрывая авторитет и действенность многих его начинаний. Мы замалчивали или пренебрежительно отзывались о выдающихся произведениях советской литературы и превозносили одиночек, не принимающих действительного участия в литературной жизни страны. Мы всячески подрывали значение романа Павленко „На Востоке“ и обвиняли в бездарности Вирту, писавшего о троцкистах. Ставили преграды расширению популярности Шолохова… Признавали лишь частично Алексея Толстого, но именно за те вещи, где отсутствует советская тематика.

Эйзенштейн, который читал лекции в киноинституте, в антисоветском духе воспитывал своих слушателей, выхолащивал советскую душу из будущих кинорежиссеров. Лекции читал и Михоэлс, который звал молодежь к классической старине и воспитывал нелюбовь к советскому репертуару <…>. И я вел вредительскую работу среди молодежи. В беседе с молодыми актерами я пропагандировал писателей-белоэмигрантов Бунина и Ходасевича, резко критиковал основной отряд советской литературы, сочувственно передавал состояние мучительного кризиса, в котором очутились бывшие последователи Воронского, призывал к так называемому „объективному“, то есть не-советскому изображению действительности, вселял в молодежь чувство полнейшей дезориентации.

В этом же плане вел работу и Олеша… На отдельных представителей советской литературы он публично набрасывался с криками: „Вы украли мои деньги, вы пользуетесь моими деньгами, вы крадете мой успех, вы отбиваете у меня читателей. Я требую одного, чтобы мне было дано право на отчаяние“ <…>. Из своей борьбы за „право на отчаяние“ Олеша сделал себе литературное знамя. Надо сказать, что это знамя имело немалый успех как среди литераторов, так и среди людей кино. <…>