Ланч - [47]

Кем же написан этот отрывок? Как ни странно, Чеховым, снискавшим себе славу «самого тихого» («самого деликатного») русского писателя. И существует отрывок этот, кстати говоря, вовсе не в письмах двадцатого с чем-то тома, а в рассказе «Дом с мезонином», — в тексте хрестоматийном, обязательном для программы средних школ, — то есть тех, где замордованный педагог, с добросовестной пеной у рта, из года в год, диктует недорослям: то — про «певца сумерек», то — в зависимости от идеологической погодки — «великого мастера полутонов и деталей», а вот упомянутый отрывок (буквально лобовой, а потому особенно запоминающийся этой нехарактерной для Чехова декларативностью) почему-то всегда остается белым пятном для неизвестно чем, но чудодейски-стойко — экранированного? заблокированного? зомбированного? — сознания. Так что люди, даже не чуждые изящной словесности, бывают очень удивлены, узнав, кто именно является автором этого прямо-таки манифестированного отрывка и, главное, в насколько известном рассказе данный отрывок (почему-то закамуфлированно) существует. Как это странно! >

< Богатые люди, конечно, помогают художникам. Но делают они это так, чтобы было весело и забавно именно им, богатым людям. Ну, и конечно, чтобы им было выгодно. Баронесса фон Мекк, боготворившая Чайковского — настолько, что избегала самой возможности личных с ним встреч, — ушла в область преданий.

Богатые люди, скажем, приглашают нищих художников месяц пожить во дворце. Приглашение это официальное, дворец именуется Фондом, а владелец-учредитель в результате освобождается от львиной доли налогов. Поэтому он любит художников даже заочно. Он, кстати, любит и искусство: на возвращенные налоговой инспекцией деньги, а также на суммы, кои удалось вполне законно сохранить от налогообложения, он покупает еще один дворец, истинное произведение искусства; дворец этот, для ощутимого сокращения налогов, тоже немедленно именуется Фондом, ну и т. д. «Savoir vivre!..» Художникам, впрочем, глубоко безразличны мотивации и механизмы, благодаря которым срок их голодной смерти отложен на один месяц.

Однако механизмы эти, как трупные пятна, проступают на бронзе, бархате, шелках, малахите, красном дереве, мраморе старинных каминов, позолоте канделябров, хрустале люстр и бокалов, на белоснежных ливреях вышколенных лакеев, на кружевных наколках свеженьких горничных, каждый день меняющих ледяное белье привольных постелей и дюжину пушистых ароматных полотенец в ванных комнатах с окнами на море, небо и цветущие склоны, — в ванных комнатах, залитых солнечным светом, похожих скорее на танцевальные залы… Художник, у которого еще вчера не было ни гроша — и ни гроша не будет через месяц, когда его (ровно в восемь утра, в соответствии с административным расписанием благотворительной программы) аккуратно вычеркнут из списков VIPs, художник, который ровно в такой-то день и час снова будет сброшен на самое дно написанной ему на роду канавы, сегодня (и так ежедневно, в течение месяца) — обязан дрессированной макакой изображать именно то, чего от него хочет Благодетель.

Трижды на дню переодеваясь, проклиная эту тупую, унизительную, отвлекающую его от работы дребедень, облагодетельствованный художник обязан ежеутренне, во время завтрака, под недремлющим оком Представителей Благодетеля, неторопливо попивая свой tea, размеренно чирикать с «обществом» (т. е. с нищей стайкой ему подобных всепонимающих клоунов) — итак: размеренно чирикать о погоде; для ланча он должен приготовить несколько светских шуток, касающихся, скажем, непредвиденных казусов, происходящих в лондонском ресторане с вояжёром-французом, не знающим английского языка (а перед ланчем, кстати, художник обязан также посетить Малую Гостиную (Храм аперитива), чтобы, нещадно насилуя лицевую мускулатуру и комбинируя это с напряженным потягиванием малопонятных жидкостей, принять участие в мучительной, как бронхиальная астма, small talk); перед обедом происходит абсолютно то же самое, а после обеда (где он, внешне безоблачно поковыривая изыски итальянской кухни, в душе горько завидует лакею, обслуживающему его в соответствии с установленным на двадцать восемь дней этикетом, — он завидует лакею, у которого и через месяц дети не станут плакать от голода, у которого и через месяц найдутся деньги на муниципальный автобус, мыло, носки); итак, после обеда (где художник, кое-как подавляя горловые спазмы, никак не может отделаться от чувства, что поедает кусочки, словно бы отнятые у жены и детей, и, невольно переводя стоимость этих кусочков в отечественные эквиваленты, не может побороть доминантную мысль: «На три этих устрицы я мог бы жить и работать три месяца»), — так вот, после обеда художник обязан направить наконец стопы свои в Музыкальную Гостиную (Храм ликеров, шоколада, кофе, коньяка, виски, вермута, минеральной воды и орешков), где его уже ждет тихий, адаптированный под процесс неспешного пищеварения Моцарт, горящий камин, взвод разноцветных (см. выше) напитков, декольтированные дамы, безупречная сервировка десертного столика и, конечно, сам Благодетель, похожий на тыкву во фраке.