В лагере для беженцев она значилась как вдова украинского оппозиционера. Детальней версия звучала так: вдова украинского оппозиционера, зверски растерзанного верными приспешниками антидемократического режима.
Между Киевом – и этим нидерландским лагерем рядом с деревней Маасланд – тайной занозой саднила её память Великая Британия, которая была явлена ей, месяц назад, в виде такого же лагеря, только значительно меньше и грязней, – Великая Британия, где зацепиться ей так и не удалось. А ведь родители продали последнее, залезли пожизненно в долги, чтобы выпихнуть её, старшую из трёх дочерей, в Европу. Теперь надо было драться насмерть.
Сложность состояла не в том, что она прибыла в лагерь девственницей. Люди, бравшие у неё интервью (то есть допрашивавшие её с переводчиком и заполнявшие какие-то бумаги), как ни странно, не стали требовать никаких дополнительных доказательств имевшего место брака, то есть остались вполне удовлетворены документом, купленном её мамашей на Подоле. И, судя по всему, запрашивающие вряд ли собирались сопоставлять юридическую мощь этой бумаги с результатами, скажем так, деликатного медицинского обследования «молодой вдовы». (А ведь она именно этого, то есть «обследования», больше всего и ужасалась. Потому что в лагере не прекращались упорные слухи, что такие дела, конечно же, проверяют. Например: назвался гомиком – так побудь гномиком, постой домиком. Продемонстрируй, стало быть, – ну и так далее.)
Однако же неувязка заключалась не только в том, что она, объявив себя безутешной вдовой, являлась анатомически безупречной девственницей. В конце концов, при желании, можно было бы (ссылаясь на исторические, а также доисторические источники) напомнить «проверяющим» лицам, что человечество знало сколько угодно платонических браков – которые были таковыми из принципа, из вредности характеров, из социального эпатажа, из особенностей артистического имиджа – или по немочи одного из супругов. Да что далеко ходить! – а родители Иисуса Иосифовича?
На случай страшной проверки в загашнике был припасен и другой изворот: можно было бы загодя разделаться с этой уликой (в смысле: с досадным анатомическим рудиментом) собственноручно – как это делают (она вычитала это из женского журнала) в некоторых полинезийских, что ли, племенах.
Но неувязка заключалась, повторяем, не только в этом. Тем более, что и длилась она недолго: на третью же лагерную ночь слаженно действующая четвёрка марокканцев – этот телесный дефект ей живёхонько устранила. Без гамлетовских колебаний со своей стороны – и, главное, без заблаговременного оповещения стороны противоположной. Делов-то. То есть четверо верных друзей привели, наконец, её гендерную оснастку в полное соответствие с возрастным стандартом.
Вдова политического оппозиционера, она проплакала потом месяца полтора: венерические хворобы или залёт – это было бы в её положении полной катастрофой. Однако – судьба помиловала.
Далее. Закавыка усугублялась даже не тем, что она, двадцатидвухлетняя ширококостная деваха, напрочь не обнаруживала в своём поведении неуловимых, но одновременно неоспоримых черт, которые с головой выдают заматерелую тётку, вдосталь хлебанувшую матримониального счастья.
Главная сложность состояла в ином. Конкретная (то есть политическая) мотивация бегства, выбранная ею вместе с родителями – так любовно, продуманно, взвешенно и, как им всем казалось, так дальновидно, – данная мотивация к этому времени перестала работать. Железная занавесочка – стыдливо, но непреклонно – опустилась в одностороннем порядке. Лагерным мытарям (из коллапсировавших в одночасье царств-государств Восточной Европы), уповавшим на безотказно действовавшую до того магическую статью, всё чаще стали говорить: ваша страна уверенно движется по пути построения демократического, правового, экономически и культурно развитого общества. Так что, типа того, срочно езжайте назад, дабы, в полном объёме, насладиться такими достижениями вашего социума, каковые нашему не видывались даже и в психоделических грёзах.
В итоге иммиграционная процедура закончилась для неё отказом, и она оказалась – ну да, на улице.
В том же регионе, относительно недалеко от лагеря, а именно: в индустриальном, денно и нощно грохочущем городе-порте – ей удалось обнаружить необычную протестантскую кирху. Означенный Domus Dei (занимаясь, главным образом, виноторговыми операциями с одной из стран неспокойной Колхиды) предоставляла временный приют некоторым «ограниченным контингентам и отдельным группам лиц».
А именно: на первом этаже этой кирхи располагались местные наркоманы (не самые образцовые подданные королевы Беатрикс, но не оставленные, тем не менее, её неусыпной заботой – равно как и милостью дальновидно-лояльного общества), на втором – кантовались такие, как она, международные бродяжки – с негативно завершённой иммиграционной процедурой – и вполне естественным нежеланием умереть, будучи заключёнными в пенитенциарные и любые прочие объятия родины-мамы.
