Ланарк: Жизнь в четырех книгах - [56]

Стараясь скрыть замешательство, Toy повернулся к столбу и стал пристально его изучать.

— Тебе интересно, что это такое, правда? — послышался негромкий, но отчетливый голос священника.

— Да.

— Это триангуляционный пункт. Ты все еще в списке учеников моей воскресной школы. Что, вычеркнуть тебя оттуда?

Toy хмуро поводил пальцем вокруг странного углубления на верхушке столба. Священник пояснил:

— Сюда картографы ставят свой инструмент. Я заметил, вы с матерью больше не приходите в церковь. Почему?

— Отец сказал, если в смысле образования я там ничего не получаю, то могу не ходить, раз мне не нравится, — промямлил Toy.

Священник сочувственно хмыкнул:

— Восхищаюсь твоим отцом. Его понятие об образовании всеобъемлюще, исключая только смысл жизни и людскую судьбу. Ты веришь во Вседержителя?

— Не знаю, — набрался храбрости Toy. — Но в ад не верю.

Священник снова засмеялся:

— Когда вот поднаберешься жизненного опыта, то, может, это твое неверие и убавится. Ты из Глазго?

— Да.

— Я шесть лет учился там богословию. И получил о преисподней наглядное представление.

Издалека до их слуха донесся приглушенный взрыв. Из впадины на торфяниках вверх поднялось белое облачко и скоро исчезло, разорванное на клочья ветром. Эхо бегло прокатилось между гор и затихло в дальних лощинах.

— М-да, — произнес священник. — Это проводят испытания боеприпасов с фабрики. Страну следует уберечь любой адской ценой.

В Toy закипел подавленный гнев. Он впился зубами в дивный полуденный плод и обломал их о жесткую сердцевину пустых словес.

— Я, пожалуй, домой пойду, — пробормотал он.

— Ага-ага, — поддакнул священник. — Время не детское, малышу давно пора баиньки.

Он встал и повел Toy с вершины по спускавшимся вниз обширным гранитным уступам, напоминавшим широкие ступени гигантской лестницы: священник ловко прыгал с одного на другой, в затруднительных случаях поддерживая равновесие с помощью зонтика. Toy угрюмо, без лишней спешки, следовал за ним. На более пологих, поросших травой участках Toy начал понемногу отставать, а когда священник скрылся из виду за одним из крупных валунов, свернул налево, кое-как перекарабкался на противоположный склон и, убедившись, что окончательно оторвался от спутника, направился в сторону хостела.

К тому времени, когда Toy выбрался на дорогу, солнце уже село и землю окутали сумерки, однако небо еще переливалось разными цветами. Прихрамывая на твердом гудроне, он пошел по прямой дорожке к домику управляющего. Мать, сидя на складном стульчике посреди газона, вязала. Отец, не слишком усердно, с помощью лопаты удалял сорняки с клумбы поблизости. Завидев сына, миссис Toy укоризненно произнесла:

— А мы уже начали о тебе беспокоиться.

Toy сначала собирался умолчать о своем восхождении, которое совершил в сандалиях, но, стоя между родителями, не удержался:

— Спорим, что не угадаете, где я был!

— Так-так, ну и где же?

— Вон там!

За низкими ровными крышами домов хостела Руа казалась черным клином, вбитым в зеленовато-округлое небо. Между перистыми кроваво-алыми облачками тихо мигали звезды.

— Ты был на Бен-Руа?

— Ну.

— Один?

— Угу.

— Но ведь это опасно, Дункан, — мягко проговорила мать.

Отец взглянул на его сандалии и заметил:

— Если соберешься пойти снова, то сначала кого-нибудь предупреди, чтобы мы знали, где тебя искать в случае чего. Но сейчас мы тебя не упрекаем, не упрекаем — нет-нет.

Глава 15 Норма

Семейство Toy возвратилось в Глазго в последний год войны. Прибыли они туда поздним вечером, когда моросил мелкий дождь; взяли у вокзала такси и, забравшись внутрь, ехали молча. Toy следил за чередой пустынных улиц, освещенных призрачно-тусклым светом фонарей. Когда-то Глазго состоял для него из жилого дома, школы и отрезка канала; теперь это был громадный мрачный лабиринт, из которого и за год не выбраться. В квартире было холодно, всюду царил беспорядок. Во время войны здесь жили чужие люди; постельные принадлежности и настенные украшения хранились под замком в дальней спальне. Пока родители распаковывали и раскладывали вещи, Toy перелистал свои старые книжки: они показались ему скучными и ребяческими.

— А скоро мы войдем в норму? — спросил он у матери, вытиравшей пыль.

— Что ты понимаешь под нормой?

— Ну, устроимся.

— Недели через две.

Toy пошел в гостиную, где отец просматривал письма, и повторил вопрос:

— А сколько нам понадобится, чтобы войти в норму?

— Если повезет, месяца два-три.

Эти месяцы мистер Toy провел за своим бюро в гостиной, печатая письма. С каждой почтой приходили ответы с грифом наверху листа, и он отдавал их Toy, который рисовал на чистой оборотной стороне. Toy часами просиживал за своим крошечным столом в дальней спальне, в халате и шапочке деда. Он редко интересовался текстом писем, но однажды его внимание привлекло название фабрики, на которой его отец работал до войны. В письме говорилось:

Дорогой мистер Toy!

Поистине, не бывает пророка без чести, разве только в городе, откуда он родом! Примите мои поздравления в связи с Вашей столь успешной деятельностью в ныне расформированном Министерстве военных поставок.

К сожалению, вакансии сотрудника управления кадров в настоящее время у нас не имеется. Уверен, впрочем, что благодаря блестяще проявленным Вами способностям Вам не составит труда найти им применение на новом рабочем месте.