Лакомые кусочки - [57]

Бранза и Эдда подвели к ней великолепного зверя, и сомнение сверкнуло в ее душе, как луч солнца на лезвии ножа. Лига не могла сказать наверняка, но, во-первых, этот Медведь двигался как-то иначе. Во-вторых, шерсть на голове и загривке отливала рыжиной, словно покрытая тончайшей вуалью или присыпанная красноватой пылью. Морда тоже казалась другой: круглее, моложе, доверчивей. И что хуже всего, он не узнавал Лигу.

— Это другой медведь. — Лига подошла к скамейке у стены домика и положила на нее рыбу.

— Получается, их больше одного? — удивилась Бранза.

— Глупенькая! Медведей в мире так же много, как прочих живых тварей — оленей, лис, ласточек.

На лицах сестер отразилась растерянность; Лига поняла, что они уловили в ее тоне горечь. Она просто решила, что дети привели ее Медведя, и жизнь на мгновение озарилась светом. А теперь все вернулось в обычный сумрак, с которым Лига давно уже свыклась.

— Но он пошел с нами по своей воле, — промолвила Эдда. — Казалось, он нас знает и ему приятна наша компания.

Медведь обнюхал лицо и плечи Лиги. Он крупнее того, первого. Сколько же времени прошло? Семь лет… или восемь?

Лига взяла в ладони голову животного, вгляделась в его ясные глаза, такие же темные и глубокие, как у первого медведя, но чужие.

— Ты знаешь другого медведя? — спросила она.

Он помотал головой. Нет? Просто высвободился из ладоней…

Лига опустилась на колени:

— Он еще жив?

Медведь внимательно посмотрел ей в глаза. Пытается ответить? Хочет сказать «да» или «нет»? Лига не понимает, не понимает его!

— Он вернется? Ты его знаешь?

Рыжевато-бурый зверь издал негромкий сдавленный звук. Бранза обняла его за шею, белая ручка почти утонула в длинной шерсти.

— Какая разница, мамочка? Мы просто скучали по медведю — любому медведю! Этот тоже умеет играть, как и тот!

Медведь застенчиво опустил крупную голову, отстранился от Лиги и лег на бок у ног Эдды. Бранза со смехом завалилась на его мохнатый живот.

— Вот видишь?

Лига похолодела; ее пронзило знание, знание другого мира: девочки переросли такие игры. Бранзу уже можно выдавать замуж, а вслед за ней придет черед Эдды. Ее дочери слишком взрослые, чтобы кувыркаться с медведями, особенно с этим чужаком, который, как показалось Лиге, получал от забавы чересчур много удовольствия. Их поведение… непозволительно, вот что. Лига вспомнила, как сурово городские женщины отзывались о некоторых девушках, как ругали их. Если бы ее семья не жила в уединении, если бы кто-то из окружающих мог внушить почти взрослым девушкам понятия о стыде и приличиях, Лига сама отругала бы дочерей. Она чувствовала, что момент настал, слышанные от других женщин слова уже вертелись у нее на языке.

Однако вместо этого она с натянутой улыбкой унесла рыбу в дом и, горько вздохнув, положила ее на блюдо, разрисованное зелеными листьями. Внушительный вес угощения уже не радовал. Снаружи доносился звонкий смех, в кухне поблескивали спинки рыб. Лига скользнула взором по их серебристой чешуе, нежной бледно-розовой плоти. На что она рассчитывала, чего хотела? Всего лишь увидеть в чьих-то глазах радость узнавания и понимания… такую, какую она читала во взгляде первого Медведя. Видимо, этому уже не суждено сбыться, хотя несколько минут назад в ее душе вспыхнула надежда.

Помнит ли она вообще того, первого Медведя? Не привиделось ли ей, что тогда, у ручья, он подошел к ней и ласково дотронулся лапой до лица, словно хотел заговорить? Да, он действительно хотел что-то сказать! С тех пор прошло семь лет, если Лига ничего не путает. А может, это ей лишь приснилось?

За окошком мелькнули золотистые кудри Бранзы, следом — рыжевато-бурый мохнатый загривок; последней, хохоча, пробежала Эдда. А потом в оконном проеме остались лишь зеленые ветви деревьев, кивающие в вечернем сумраке, который потихоньку окутывал маленькую лесную избушку.

Эдда улизнула из дома спозаранку. С собой ничего не взяла, лишь зоркие глаза да мысли, гудящие в голове, точно пчелиный рой в улье. По утреннему холодку она поспешила к тому самому месту с вытоптанной травой, где была вырыта могилка, на которой еще виднелись отпечатки рук и ног Бранзы; к лесной опушке, где медведь облизывал лапы, к деревьям, из-за которых он незаметно вышел, пока она и ее старшая сестра боролись с карликом.

Эдда легко восстановила путь животного: крупный медведь пёр напролом, сминая кустарник, ломая сучья. Очевидно, он сильно проголодался: вот тут обглодал ветку, тут вырвал с корнем траву. Небо понемногу светлело, с рассветом росли уверенность и восторг Эдды, да и голод тоже, ведь едой она не запаслась. Девушка подкрепилась найденными в лесу грибами, попила из ручья и решила, что этого достаточно: она не станет возвращаться, пока все как следует не разузнает.

Наконец она подошла к пещере, из которой тянулась цепочка медвежьих следов. Эдда на миг замерла, удовлетворенная находкой, затем согнулась и вошла внутрь, ступая очень осторожно, чтобы не затоптать следы. Сперва она думала, что пещера целиком просматривается от входа, но позже обнаружила боковое ответвление, ведущее в темноту; следы медведя выходили именно оттуда. Чтобы протиснуться в узкий лаз, не ободрав спину об острые камни, ей пришлось опуститься на четвереньки. Эдда почти вслепую продвигалась вперед. Через некоторое время в кромешной темноте она уже не видела своих рук, однако продолжала ползти. Запах зверя — вся растительная пища, которую он поглотил, за зиму превратилась в медвежью плоть, жир и мех — был силен, и Эдда остро ощущала его.