Лаэрен - [14]

— Дверь! Дверь нужна!

Я поднимаю медвежонка и сквозь идиотскую улыбку выдавливаю:

— Ты разговариваешь?

— Угу.

— А чего раньше молчал? — И слышу, как в старом анекдоте (Анекдот? Что за слово такое, удивляюсь я)

— А о чём с тобой говорить?

Гад. Элвис — просто маленький гад, который хранит столько секретов, о которых я даже не знаю.

Та стена, на которую старался забраться Элвис, была единственно пустой в моём мирике.

И на ней я рисую дверь.

Вспоминаю до мельчайших деталей дверь в мою палату. До мельчайших подробностей.

Делаю я это спонтанно, словно зачарованная. Кусочек мела уменьшается, и вскоре я провожу выбеленными пальцами по рисунку.

Получилось бы вроде бы.

— И что теперь? — смотрю я на Элвиса. Медвежонок пищит от восторга и достает булавку из себя. Где только взял?

А потом пребольно колет пальчик, с воплем валится из рук и прячется. Я от боли жмурюсь, даже не сразу видя, как капелька крови падает на пол.

И из неё вырастает красная нить.

Тянется по стене, контур очерчивает не спеша. Она пульсирует, а потом тянется ко мне, соединяя ладонь и нарисованную дверную ручку.

И закрыв глаза, я толкаю рукой дверь.

Делаю шаг и…

Оказываюсь в своей палате. Моя кровать. Мои цветы. Моё тело.

Амелия рядом.

Что-то шепчет мне на ухо. Я хочу встать рядом, но что-то не дает. Слова Амелии не разобрать и уже через мгновение неведомая сила выставляет меня в коридор за дверь.

— Что тебе надо опять? Может, пора усыпить тебя, а? Насовсем, — ворчит Анна Васильевна рядом. Зло шипит сквозь зубы. — К Зотовой ходила зачем?

— Нечаянно.

— Да, шла бы ты в свой Лаэрен. Мне с тобой скучно! Тобой даже… — она замолчала и указала пальцем на окно. — Уходи.

Здравствуй, Виктор

Анна Васильевна молча смотрит на меня, недовольно сжав губы. Я смотрела то на неё, то на Элвиса в руке.

На его мониторе мелькает надпись.

«Скажи, что уходишь. Честно»

— Я уже ухожу, вы правы. — И заметив неверие в глазах, добавляю. — Честно!

Седовласая женщина разворачивается и уходит прочь.

На экране замигало — «в следующий раз не поверит».

Элвис молчит. Он боится эту женщину, прячется за меня. И я тоже боюсь.

Я облегчённо вздыхаю, делаю шаг назад и впечатываюсь в дверь. Проникаю внутрь тихим облаком. За дверью никого. Кроме молодого мужчины на кровати, он лежит подобно моему спящему телу.

Он словно улыбается кому-то сквозь сон. Но кожа его бледна, нездоровый румянец на щеках. Его лихорадит, и по всему было видно — лежал он долго.

И улыбка его не вызывала ничего, кроме сожаления.

Подхожу к папке у кровати.

«Виктор… Бауэр»

Дальше мелькали ненужные для меня даты и маленькое примечание.

«Анафилактический шок лекарственной этиологии»

— Это он таблеток наглотался, которых нельзя было ему. Никак. Чуть не умер. — Элвис жмурится в кармане.

— А кто это?

Элвис молчит.

— Велир, Котовски? Или кто-то из… — я смотрю на на мужчину, но черты лица ничего не дают мне. Даже Лукреция, семнадцатилетняя девушка в Лаэерне никак не была похожа на Анечку из реальности.

Абсолютно не похожа.

В Лаэрене у каждого свой образ. Кроме меня.

Я рассматриваю палату в поисках вещей, которые могли бы помочь разгадать. Но ничего.

Ни одной зацепки.

И тут на глаза мне попался журнал под кроватью, перегнутый посередине. Видимо, кто-то читал его и выронил. Я залезла под кровать и, приглядевшись, обнаружила на странице фотографию мужчины. На ней он выглядел здоровым и довольным.

Текст для меня был вырван, я не могла прочесть то, что было на других страницах. В этом мире я не могла ничего двигать, поднимать и касаться. Я была призраком.

И мне оставалось довольствоваться тем, что некий В. Бауэр, талантливый режиссёр и продюсер, поставил фильм своей мечты. Текст был злой и ядовитый, автор смеялся над наивным детским желанием сыграть персонаж из своего детства.

«Бауэр был настолько слаб и самолюбив, что, не выдержав напора качественной критики, отравился в своей квартире после премьеры. Напомним, что его роль Кота в Сапогах признана нашим журналом самой отвратительной и бездарной. Лучше бы он стоял по ту сторону экрана, а не искажал своим видением…»

Внезапно за спиной что-то щёлкнуло, и включился монитор. Больше телефонного в несколько сотен раз. Он был цветной и на нём зарябили картинки.

Приятная песня раздавалась из динамиков, на экране Виктор в сапогах, с кошачьей мордочкой дурил какого-то страшного дядьку — переростка. Я загляделась из—под кровати, весело прикрывая рот ладошкой.

— Ля-ля-ля! — подпевали мы на пару с Элвисом, радуясь мордочкам Кота в сапогах в фильме.

И тут же притихли, заметив, как в палату вошла Анна Васильевна. Мы видели лишь её ноги, но знали — это она.

— Расшумелся, Котовски. Спи, человечек. Спи пока. — Довольно пробурчала она и выключила экран. — Надо было заплатить за хорошую рецензию, а не рыдать над всей этой шелухой. Дурачьё!

Она довольно притопывала ногой, минуту постояла около кровати, а потом ушла.

Я выползла и уставилась на мужчину. Это был Котовски…

Мужчина, игравший этого прелестного Кота в Сапогах, был Котовски. Мой милый смешной друг. С ушками и хвостом, о происхождении которых он даже не знал и не задумывался. Небогатое наследство этого мира.