Ладья - [175]

«Это объясняет, почему у коллег малыша Алана ничего не получилось, – догадалась Мифани. – Зато факсы, думаю, они отправлять не умеют. Иначе куда бы они вставляли бумагу?»

– При мне они присмирили его, ввели различные приспособления и загрузили записи. К своему большому разочарованию, я узнал, что Герд контактировал с нашими лазутчиками в Шахах и готовил их к государственному перевороту. Тут я должен отметить, что один из двойных агентов в вашем Правлении особенно приветствует перспективу насильственной революции. Однако это было бы весьма благоприятно. И если честно, – продолжил Правщик, – то, что я узнал, стало заметным ударом. Ведь это я руководил их вербовкой и идеологической обработкой. Это было моей стратегией с самого начала. Я лично курировал становление Лагеря Гай, а также развитие и размещение грибкового оружия массового поражения. О, да, – подтвердил он, увидев, что Мифани изогнула бровь, – такое маленькое страшненькое существо. Оно подчиняет себе людей и после активации может поглощать значительные площади.

– И все это делалось с прицелом на слияние двух организаций? – сухо спросила Мифани.

До этого момента она была расслаблена. Отчасти из-за усталости, но бельгиец производил такое приятное впечатление, что… ну, она, конечно, совсем не забыла, что он сидел голый и был извечным врагом, но не старалась держать эти факты в уме. Но то, что он упомянул грибковый культ в Бате, возвратило ее к ужасной реальности. А от того, как он небрежно описывал взлом воспоминаний, ее и вовсе бросило в дрожь.

– Ладья Томас, не забывайте, что в глазах Братства Шахи – не дружественная сила. Это противник, который разрушил наши усилия и принудил к разорению. Мне пришлось наблюдать, как сносят мои дома, как убивают моих друзей. Мой труп был сожжен, а прах – развеян над океаном. Лишь благодаря особо хитрой уловке своего тела я сумел выжить. И я не постесняюсь сказать, что после того, через что мы прошли, никаких мирных соглашений с Шахами в наших планах не было. Более того, нашей первичной целью было скрыть от вас свое существование, а затем – причинить вам столько боли, сколько сумеем.

– И что же случилось? – спросила Мифани.

– Аж диву даешься, как течение жизни способно изменить человека, – задумчиво ответил бельгиец. – У кого-то оно, допустим, вызывает желание отрезать пальцы на ногах. У меня же – простить Шахов. Собственная злоба стала казаться мне мелочной, и, наблюдая за тем, как ваша организация расширяется и процветает, я осознал, что она стала представлять собой идеальный орган власти, какой только мог сложиться в подобных обстоятельствах. Да, конечно, у него были недостатки, он был подвержен причудам человечества, но зато служил благородной цели. Я стал надеяться, что мы можем встретиться без обид. На протяжении многих лет я обсуждал эту возможность с братом, и спустя какое-то время он уступил. Я продолжил процесс внедрения и продолжил заводить среди Шахов сообщников. Я делал это не потому, что желал вам навредить, а потому, что Шахи по-прежнему нас опасались, а я хотел, чтобы они увидели: примкнуть к нам – в их лучших интересах.

– И для этого нужно было нам угрожать? – спросила Мифани.

– Нужно было показать взаимную выгоду, – дипломатично ответил бельгиец. – Или, возможно, действовать методом кнута и пряника. Если бы мы раскрылись, а Шахи решили, что не могут смириться с нашим дальнейшим существованием… что ж, умирать мы не собирались.

– А-а. – Мифани кивнула.

– Недавно же стало очевидно, что брат разочаровался в моих идеях. Он посчитал, что подготовленные нами средства следует использовать, чтобы калечить, а не… – Он умолк и, скривившись, покачал головой.

– А не что?

– А не править.

Мифани вымученно улыбнулась.

– Он принимал решения, все больше исходя из личной ненависти. Пару месяцев назад я узнал, что он выбирал субъектов для Лагеря Гай из числа потомков солдат, воевавших на острове Уайта. Это было так мелочно и сделало операцию гораздо более уязвимой, чем следовало бы. И я чувствовал, что эта мелкая месть была лишь верхушкой айсберга. Затем, – продолжил бельгиец, – я устроил так, чтобы брат на несколько недель плотно занялся делами, а сам переместил себя сюда, чтобы увидеться с вами и заключить что-то вроде соглашения.

– И выбрали старинный трюк – отправить сердце в другую страну и вырастить себе новое тело? – спросила Мифани.

– Ну да, – подтвердил Правщик.

– И это был единственный способ связаться со мной, который вы смогли придумать? – сказала Мифани. – Неужели ни разу не возникало мысли использовать другой трюк – взять и позвонить? Или, вот совершенно случайная мысль, не думали выманить меня из ночного клуба?

– Думаете, вы приняли бы предложение, полученное в таких обстоятельствах? – мягко спросил фон Сухтлен.

«Нет», – призналась себе Мифани, вспоминая, какой гнев охватил ее тогда в машине безкожего бельгийца.

– К тому же только в виде сердца я мог уехать незамеченным. У брата уже разыгралась паранойя – хотя, признаю, она была оправдана, ведь я действительно допрашивал его помощника. Он прослушивал телефоны, и я не мог допустить, чтобы Герд допросил моего, поэтому не мог ему звонить. Даже за входами и выходами из лабораторий теперь велось наблюдение. К своему глубокому разочарованию, я обнаружил, что стал практически пленником. Не мог шагу ступить без ведома брата. – Бельгиец вздохнул, и его лицо помрачнело, когда он задумался о былом. – Я оставил сердце в почтовом ящике. Его отправили в почтовую службу, передали курьеру, и тот доставил его вам.