Ладомир - [10]

Стоит на носке, другую, в колене согнув,

занесла над головой,

И согнута в локте рука,

Кружев черен наряд. Сколько призраков.

Длинная игла дикобраза блестит в лучах Ая.

Ниткой перо примотаю и стану писать новые

песни.

Очень устал. Со мною винтовка и рукописи.

Лает лиса за кустами,

Где развилок дорог поперечных, живою былиной

Лег на самой середке дороги, по-богатырски

руки раскинул.

Не ночлег, — а живая былина Онеги.

Звезды смотрят в душу с черного неба.

Ружье и немного колосьев — подушка усталому.

Сразу заснул. Проснулся, смотрю — кругом надо

мною

На корточках дюжина воинов.

Курят, молчат, размышляют. «По-русски

не знай

Покрытые роскошью будущих выстрелов,

Что-то думают. За плечами винтовки.

Груди в широкой броне из зарядов.

«Пойдем». Повели. Накормили, дали курить

голодному рту.

И чудо — утром вернули ружье. Отпустили.

Ломоть сыра давал мне кардаш,

Жалко смотря на меня.

18

— Садись, Гуль-мулла.

Черный горячий кипяток, брызнул мне в лицо.

— Черной воды? Нет, — посмотрел Али-Магомет, засмеялся:

— Я знаю, ты кто.

— Кто?

— Гуль-мулла. — Священник цветов?

— Да-да-да.

Смеется, гребет.

Мы несемся в зеркальном заливе

Около тучи снастей и узорных чудовищ

с телом железным.

19

— Лодка есть,

Товарищ Гуль-мулла! Садись, повезем!

Денег нет? Ничего.

Так повезем! Садись! —

Наперерыв говорили киржимы.

Я сажусь к старику. Он добродушен и красен,

о Турции часто ноет.

Весла шуметь. Баклан полетел.

Из Энзели мы едем в Казьян.

Я счастье даю? Почему так охотно возят меня?

Нету почетнее в Персии

Быть Гуль-муллой,

Казначеем чернил золотых у весны

В первый день месяца Ай.

Крикнуть балуя Ай,

Бледному месяцу Ай,

Справа увидев.

Лету — крови своей отпустить,

А весне — золотых волос.

Я каждый день лежу на песке,

Засыпая на нем.

1921

* * *

БЕРЕГ НЕВОЛЬНИКОВ

Невольничий берег,

Продажа рабов

Из теплых морей,

Таких синих, что болят глаза, надолго

Перешел в новое место:

В былую столицу белых царей,

Под кружевом белым

Вьюги, такой белой,

Как нож, сослепа воткнутый кем-то в глаза.

Зычно продавались рабы

Полей России.

«Белая кожа! Белая кожа!

Белый бык!» —

Кричали торговцы.

И в каждую хату проворнее вора

Был воткнут клинок

Набора.

Пришли; смотрят глупо, как овцы,

Бьют и колотят множеством ног.

А ведь каждый — у мамыньки где-то, какой-то

Любимый, дражайший сынок.

Матери России, седые матери,

— Войте!

Продаватели

Смотрят им в зубы,

Меряют грудь,

Щупают мышцы,

Тугую икру.

«Повернись, друг!»

Врачебный осмотр.

Хлопают по плечу:

«Хороший, добрый скот!»

Бодро пойдет на уру

Стадом волов,

Пойдет напролом,

Множеством пьяных голов,

Сомнет и снесет на плечах

Колья колючей изгороди,

И железным колом

С размаха, чужой

Натыкая живот,

Будет работать,

Как дикий скот

Буйным рогом.

Шагайте! С богом!

Прощальное баево.

Видишь: ясные глаза его

Смотрят с белых знамен.

Тот, кому вы верите.

«Бегает, как жеребец. Рысь! Сила!

Что, в деревне,

Чай, осталась кобыла?

Экая силища! Какая сила!

Ну, наклонись!»

Он стоит на холодине наг,

Раб белый и голый.

Деревня!

В одежды визга рядись!

К. Малевич. «Скачет красная конница…». Фрагмент.

Ветер плачевный

Гонит снега стада

На молодые года,

Гонит стада,

Сельского хама рог,

За море.

Кулек за кульком,

Стадо за стадом брошены на палубу,

Сверху на палубу строгих пароходов.

Мясо, не знающее жалости,

Не знающее жалобы,

Бросает рука

Мировой наживы

Игривее шалости.

Орана обессынена!

Л вернется оттуда

Человеческий лом, зашагают обрубки,

Где-то по дороге, там, на чужбине,

Забывшие свои руки и ноги.

Бульба больше любил свое курево в трубке.

Иль поездами смутных слепцов

Быстро прикатит в хаты отцов.

Вот тебе и раз!

Ехал за море

С глазами, были глаза, а вернулся назад без глаз,

А он был женихом!

Выделка русской овчинки!

Отдано русское тело пушкам

— В починку! Хорошая починка!

В уши бар белоснежные попал

Первый гневный хама рев:

Будя!

Русское мясо! Русское мясо!

На вывоз! Чудища морские, скорее!

А над всем реют

На знаменах

Темные очи Спаса

Над лавками русского мяса.

Соломорезка войны

Железной решеткою

Втягивает

Всё свежие

И свежие колосья

С зернами слез Великороссии.

Гнев подымался в раскатах:

Не спрячетесь! Не спрячетесь!

Те, кому на самокатах

Кататься дадено

В стеклянных шатрах,

Слушайте вой

Человеческой говядины

Убойного и голубого скота.

«Где мои сыны?» —

Несется в окно вой.

Сыны!

Где вы удобрили

Пажитей прах?

Ноги это, ребра ли висят на куста

Старая мать трясет головой.

Соломорезка войны

Сельскую Русь

Втягивает в жабры.

«Трусь! Беги с полей в хаты»,—

Кричит умирающий храбрый,

Через стекло самоката

В уши богатым седокам самоката,

Недотрогам войны,

Несется: «Где мои сыны?»

Из горбатой мохнатой хаты.

Русского мяса

Вывоз куй!

Стала Россия

Огромной вывеской,

И на нее

Жирный палец простерт

Мирового рубля.

«Более, более

Орд

В окопы Польши,

В горы Галиции!»

Струганок войны стругает, скобля,

Русское мясо.

Порхая в столице

Множеством стружек.

— Мертвые люди!

Пароходы-чудовища

С мерзлыми трупами

Море роют шурупами,

Воют у пристани,

Ждут очереди.

Нету сынов!

Нету отцов!

Взгляд дочери дикий

Смотрит и видит

Безглазый, безустый мешок

С белым оскалом,

В знакомом тулупе.

Он был родимым отцом

В далекой халупе.

Смрадно дышит,

Хрипит: «Хлебушка, дочка»

. . . . .

Обвиняю!

Темные глаза Спаса

Белых священных знамен,

Что вы трепыхались

Над лавками

Русского мяса

Молча

И не было упреков и жёлчи

В ясных божественных взорах,