Ладомир - [9]

Вечерний рынок.

Вороньи яйца!

«Один — один шай» — «Один — один

шай».

Лёви, лови!

8

Пудри роскоши синей,

Дикие болота царевичи,

Синие негою

Золото масла крышей покрыли,

Чтобы в ней жили глаз воробьи

(Масла коровьего вымени белых небес,

снега и инея).

Костры. Огни в глиняных плошках.

Мертвая голова быка у стены. Быка несут

на палках.

Дикие тени ночей. Напитки в кувшинах

ледяные.

В шалях воины.

Лотки со льдом, бобы и жмыхи.

И залежи кувшинов голубых,

Как камнеломни синевы,

Чей камень полон синевы,

Здесь свалка неба голубого,

Зеленые куры, красных яиц скорлупа.

И в полушариях черных, как черепа,

Блистает глазами толпа, в четки стуча,

Из улицы темной: «Русски не знаем,

Зидарастуй, тобаричи».

9

Дети пекут улыбки больших глаз

В жаровнях темных ресниц

И со смехом дают случайным прохожим.

Калека-мальчик руки-нити

Тянул к прохожим по-паучьи у мечети.

Вином запечатанным

С белой головкой над черным стеклом

Жены черные шли.

Кто отпечатает?

Я — лениво.

Я кресало для огнива

Животно испуганных глаз, глупо прелестных

черною прелестью,

Под покрывалом

От страха спасителем.

Белой чахотки

Забрало белеет у черных теней.

Белые прутья на черные тени спускались —

смерти решетка.

Окошка черной темницы решеткой.

Тише святая святых! Женщин идущих

Востока.

10

Полночь. Решт. Рыжие прыжки кошек

С двойкой зеленой кладбищенских глаз

Дразнят собак.

Гау, гау! га-га! га-га!

Те отвечали лениво.

Это черта сыны прыгали в садах.

На голые шары черепов, бритые головы,

С черным хохлом где-то сбоку (дыма черное

облако)

Весь вечер смотрели мы.

Прокаженные жены, подняв покрывало,

Звали людей: «Приди, отдохни!

Усни на груди у меня».

11

Страна, где все люди Адамы,

Корни наружу небесного рая!

Где деньги — «пуль»,

И в горном ущелье

Над водопадом гремучим

В белом белье ходят ханы

Тянуть лососей

Частою сеткой на ручке.

И все на ша: шах, шай, шире.

Где молчаливому месяцу

Дано самое звонкое имя

Ай,

В этой стране я!

12

Весна морю дает

Ожерелье из мертвых сомов —

Трупами устлан весь берег.

Собакам, провидцам, пророкам

И мне

Морем предложен обед

Рыбы уснувшей

На скатерти берега.

Будь человек! Не стыдись! отдыхай,

почивай!

Кроме моря, здесь нет никого.

Три мешочка икры

Я нашел и испек,

И сыт!

Вороны, каркая, — в небо!

«Упокой, господи» и «Вечную память»

Пело море

Тухлым собакам.

В этой стране

Алых чернил взаймы у крови, — дружеский

долг,—

Время берет около Троицы,

Когда алым пухом

Алеют леса-недотроги.

И золотые чернила весны

В закат опрокинуты, в немилости,

И малиновый лес у

Сменяет зеленый.

В этой стране собаки не лают,

Если ночью ногою наступишь на них,

Кротки и тихи

Большие собаки.

Тебе люди шелка не дадут,—

О пророк! И дереву знаменем быть:

Пальцы кровавые лета запечатлены на зеленых

листах,

Когда недотрогу неженку-розу беру знаменем.

13

Сегодня я в гостях у моря,

Скатерть широка песчаная,

Собака поодаль.

Ищем. Грызем.

Смотрим друг на друга.

Обедал икрою и мелкой рыбешкой.

Хорошо! Хуже в гостях у людей!

Из-за забора: «Урус дервиш, дервиш урус!» —

Десятки раз крикнул мне мальчик.

14

Косматый лев, с глазами вашего знакомого,

Кривым мечом

Кому-то угрожал — заката сторож,

И солнце перезревшей девой

(Верно, сладкое любит варенье)

Ласково закатилось на львиное плечо.

Среди зеленых изразцов,

Среди зеленых изразцов!

15

Хан в чистом белье

Нюхал алый цветок, сладко втягивал

в ноздри запах цветка,

Жадно глазами даль созерцая.

«Русски не знай — плёхо!

Шалтай-балтай не надо, зачем? плёхо!

Учитель, давай

Столько пальцев и столько (пятьдесят лет)

Азия русская.

Россия первая, учитель харяшо.

Толстой большой человек, да, да, русский

дервиш!

А Зардешт, а! харяшо!»

И сагиб, пьянея, алый нюхал цветок,

Белый и босой,

И смотрел на синие дальние горы.

Крыльцо перед горами в коврах и горах

винтовок

Выше предков могилы.

А рядом пятку чесали сыну его:

Он хохотал,

Стараясь ногою попасть слугам в лицо.

Тоже он был в одном белье.

По саду ханы ходят беспечно в белье

Или копают заступом мирно

Огород капусты.

«Беботву вевять»,—

Славка запела.

Булыжники собраны в круг,

Гладка, как скатерть, долина,

Выметен начисто пол ущелья:

Из глазу не надо соринки.

Деревья в середке булыжных венков,

Черепами людей белеют дома.

16

Хворост на палках.

Там чай-хане пустыни. Черные вишни-соблазны

на удочке тянут голодных глаза.

Армянские дети пугливы.

Сотнями сказочных лбов

Клубятся, пузырятся в борьбе за дорогу

Корни смоковницы

(Я на них спал)

И в землю уходят. Громадным дуплом

Настежь открыта счетоводная книга столетий.

Ствол (шире коня поперек), пузырясь,

Подымал над собой тучу зеленую листьев

и веток,

Градом ветвей стекая к корням,

Ливень дерева сверху пролился

В корни и землю, внедряясь в подземную плоть.

Ячейками сети срастались глухою петлею.

И листья, певцы того, что нет,

Младшие ветви и старшие

И юношей толпы — матери держат старые руки.

Чертеж? или дерево?

Снимаясь с корнями, дерево капало вниз

и текло древесною влагой

И медленном ливне столетий.

Здесь я спал изнемогший.

Полые кони паслися на лужайке оседланны.

«Наше дитю! Вот тебе ужин, садись!» —

Крикнул военный, с русской службы бежавший.

Чай, вишни и рис.

Целых два дня я питался лесной ежевикой.

«Пуль» в эти дни я не имел, шел пеший.

«Беботву вевять», — славка поет!

17

Чудищ видений ночей черные призраки,

Черные львы.

Плясунья, шалунья вскочила на дерево,