Ладомир - [8]

Купцов шеи без стыда,

А купчих без ожерелий

Не видать бы никогда.

Были сложены обедни.

А где бог бедных?

Кто бы рабочим

Утром дал бы передник

И сказал «носи»?

Друг бедноты на небеси.

И утром принес бы стакан

молока?

Наш бог в кулаке,

Наша вера кулака!

А наша рабочая темь

Стоит дрожа.

Виновата тем, —

В кулаке нет ножа.

Ладонь без ножа.

Хлынем, братушки, хлынем

Войском нищим.

Вынем, братушки, вынем

Нож в голенище.

Ярославль! Ты корову

На крышу поставил!

Рязань, ты телят молодцом

Режешь огурцом.

Волга!

Все за дворцом.

Берем божбой

Святой разбой!

10

Гож нож!

Раскаты грома.

Нож гож,

Пылай, хоромы.

II

Великий князь

О, роковой напев судьбы,

Как солнце окровавило закатом

Ночные стекла тех дворцов,

А все же стекла голубы!

Не так ли я, воспетый катом,

Железным голосом секиры,

Вдруг окровавлю жажду шири?

Рыжие усики.

— Что, барышня, трусите?

Гноя знак.

— Что, барышня, боязно?

7-11 ноября 1921

* * *

ТРУБА ГУЛЬ-МУЛЛЫ

1

Ок!

Ок!

Это горный пророк;

Как дыханье китов, из щелей толпы

Вылетают их стоны и ярости крики.

Яростным буйволом пронесся священник цветов.

В овчине суровой голые руки, голые ноги.

Горный пастух его бы сочел за своего.

Дикий буйвол ему бы промолвил: «Мой брат».

Он, божий ветер, вдруг налетел, прилетел

В людные улицы с гор снеговых,

Дикий священник цветов,

Белой пушинкой зачем-то грозя.

Чох пуль! Чох шай! Стал нестерпимым прибой!

Слишком поднялся потоп торга и рынка.

Черные волосы падали буйно, как водопад,

На темные руки пророка,

Грудь золотого загара, золотая, как жёлудь.

Ноги босые.

Листвой золотою овчина торчала,

Шубой шиврат-навыворот. Божественно темное

дикое око.

Десятками лет никем не покошены,

Волосы падали черной рекой на плечо,

На темный рот.

Конский хвост не стыдился бы их толщины.

Черное сено ночных вдохновений,

Стога полночей звездных,

Черной пшеницы стога,

Птичьих полетов пути с дальних гор

снеговых пали на голые плечи.

Горы денег сильнее пушинка его.

И в руках его белый пух, перо лебедя,

Лебедем ночи потерян,

Когда он летел высоко над миром,

Над горой и долиной.

Бык чугунный на посох уселся пророка,

А в глазах его огонь солнечный.

2

Ок!

Ок!

Это пророки

Сбежалися с снежных гор.

Сбежалися с гор

Встречать чадо Хлебникова,

Ему радуясь!

Саул, адам

Веры Севера.

Саул тебе

За твою звезду,

Чох пророков тебе

Пело славу.

Очана-мочана — все хорошо.

«Наш!»—сказали священники гор.

«Наш!»— запели цветы.

— Золотые чернила

На скатерть лугов

Весною неловкою пролиты.

«Наш!» — запели дубровы и рощи —

Золотой набат, весны колокольня,

Сотнями глаз в небе зелени

Зорких солнышек —

Ветвей благовест.

«Нет» — говорили ночей облака,

«Нет»— прохрипели вороны моря,

Оком зеленые, клювом железные,

Неводом строгим

К утренней тоне спеша на восток,

Месяц поймав

Сетки мотнею.

Только «мой» не сказала

Дева Ирана,

Только «мой» не сказала она.

3

Полетом разбойничьим,

Белые крылья сломав,

Я с окровавленным мозгом

Упал к белым снегам

И алым садам,

Терновников розгам.

И горным богам

Я крикнул:

«Спасите, спасите, товарищи, други,

спасите!»

И ресницей усталою гасил голубое пожарище,

Накрыт простыней искалеченных крыл.

Горы, белые горы.

«Курск» гулко шел к вам.

Кружевом нежным и шелковым,

Море кружева пеною соткано.

Синее небо.

У старого волка морского

Книга лежала Кропоткина

«Завоевание хлеба».

В прошлом столетьи

Искали огня закурить.

Может, найдется поближе

И ярче огонь

Трубку морскую раздуть?

Глазами целуя меня,

— Я — покорение неба,—

Моря и моря

Синеют без меры.

Алые сады — моя кровь,

Белые горы — крылья.

— Садись, Гуль-мулла,

Давай перевезу.

4

И в звездной охоте

Я звездный скакун,

Я — Разин напротив,

Я — Разин навыворот.

Плыл я на «Курске» судьбе поперек.

Он грабил и жег, а я слова божок.

Пароход ветросек

Шел через залива рот.

Разин деву

В воде утопил.

Что сделаю я? Наоборот? Спасу!

Увидим. Время не любит удил.

И до поры не откроет свой рот.

В пещерах гор

Нет никого?

Живут боги?

Я читал в какой-то сказке,

Что в пещерах живут боги,

И как синенькие глазки

Мотыльки им кроют ноги.

Через Кропоткина в прошлом,

За охоту за пошлым

Судьбы ласкают меня

И снова после опалы трепещут крылом

За плечами.

А. Волков. «Гранатовая чайхана». Фрагмент.

5

«Мы, ответренные Каспием,

Великаны алокожие,

За свободу в этот час поем,

Славя волю и безбожие.

Пусть замолкнет тот, кто нанят,

Чья присяга морю лжива,

А морская песня грянет.

На устах молчит нажива».

Ветер, ну?

6

Пастух очей стоит поодаль.

Белые очи богов по небу плыли!

Пила белых гор. Пела моряна.

Землею напета пластина.

Глаза казни

Гонит ветер овцами гор

По выгону мира.

Над кремневой равниной овцами гор,

Темных гор пастись в городах.

Пастух людских пыток поодаль стоит,

Снежные мысли,

Белые речки.

Снежные думы

Каменного мозга.

Синего лба

Круч кремневласых неясные очи.

Пытки за снежною веткой шиповника.

Ветер — пастух божьих очей.

Гурриэт-эль-Айн,

Тахирэ, сама

Затянула на себе концы веревок,

Спросив палачей, повернув голову:

«Больше ничего?» —

«Вожжи и олово

В грудь жениху!»

Это ее мертвое тело — снежные горы.

Темные ноздри гор

Жадно втягивают

Запах Разина,

Ветер с моря.

Я еду.

Ветер пыток.

7

Полк узеньких улиц.

Я исхлестан камнями!

Булыжные лети

Исхлестали глаза!

Пощады небо не даст!

Пулей пытливых взглядов

Тысячи раз я пророгожен.

Высекли плечи

Булыжные плети!

Лишь башня из синих камней на мосту

Смотрела богоматерью.

Серые стены стегали