Ладога - [3]

— Знаю.

Теперь Витька шел в тыл своего стрелкового полка, в котором служил с осени. Он шагал по шпалам занесенного снегом железнодорожного полотна — по протоптанной тропе. Солнце медленно опускалось к западу и теперь светило сбоку, прямо в левую щеку Витьке. Снега теперь уже не сверкали, а словно тихонько дымились лиловым дымом. С севера наползала синева.

Он прошел уже наверно половину пути. Тут вдруг заметил — в скате насыпи, обращенном к заходящему солнцу, что-то торчит из снега. Хвостовое оперение… Ну, да — стабилизатор небольшой авиационной бомбы. Килограммов этак на двадцать пять, — подумал Витька, — и ведь не взорвалась, стерва! Виднелись только две жестяные пластины стабилизатора, остальное все было занесено снегом. Нетронутая белая пелена. Никто, видно, из тех, что топали здесь мимо по шпалам, к бомбе подходить и не думал. Понятно! Чего ради подходить! Еще рванет… Но Витьку словно бес какой подталкивал — рассмотреть получше. Он осторожно спустился по склону, остановился в двух шагах от бомбы, присел на корточки. Пластины стабилизатора были выкрашены в очень красивый бежевый цвет. На одной пластине черным трафаретом выведены латинские буквы M и L, и дальше за ними — длинный ряд цифр. И еще пониже — вторая строчка — XI—1936. Так, сообразил Витька, — это, видно, дата изготовления: ноябрь тридцать шестого года. Он все сидел на корточках, сопел, разглядывал. Так и хотелось потрогать бежевую, такую красивую, гладкую, будто лаком покрытую поверхность. Но Витька все же удержался. Посидел еще немного, поднялся, бросил последний взгляд на занесенное снегом заграничное аккуратное устройство, вернулся на полотно, пошел дальше.

Временами на него находила сонливость. Глаза медленно закрывались, и он, шагая, опять видел перед собой торчащий из снега стабилизатор: XI—1936. Это они ее, значит, думалось сонливо, еще в тридцать шестом изготовили. И покрасили так здорово, будто лаком покрыли, как игрушку… И потом она лежала… На складе у них где-нибудь лежала… А он тогда, в тридцать шестом, в школу еще ходил.

…Ему казалось, что он идет по улице далекого южного города, где заканчивал когда-то школу. Вечер уже. Уютно светятся окошки в одноэтажных домиках. Тепло. Над головой шелестят ветки акации…

Стоп! Он вильнул в сторону, чуть не упал. Открыл глаза. Сиреневые сумерки, снега. Солнце уползает за горизонт.

— Ты что, прямо на ходу спишь? Вот дает!

Перед Витькой стоял высокий старшина с винтовкой, закинутой за плечо. Шапка-ушанка лихо сбита назад, от блестящих черных волос пар идет — видно, жал крепко по тропе.

— Извините, товарищ младший лейтенант, — подтянулся он, — не разглядел, что у вас кубарь на петлицах. Да вы ранены?

— Ранен, старшина, ранен. Вот — в полевой медпункт шагаю. Далеко еще?

— Да рядом, товарищ младший лейтенант, рядом! Вот видите — справа от рельсов — домики. Это станция. Там и есть медпункт. Вы от трансформаторной будки возьмите сразу вправо — метров сто, увидите главную землянку, в ней раненых принимают.

Старшина все разъяснил точно, и Витька быстро отыскал главную землянку медпункта. Сооружение было — что надо. Глубиной — метра три, с настоящей лестницей, выложенной кирпичами, с перекрытием из шпал в три ряда. Внутрь вела настоящая дверь, которую, видно, притащили из какого-то опустевшего дома. Рядом с землянкой проходило широкое асфальтированное шоссе, переметенное снегом.

Витька спустился по лестнице, вошел. Оказался в большом полутемном помещении — длиной метров десять и шириною примерно столько же. Потолок высокий. Посредине, один за другим — три столба, подпирающих перекрытие. Богато живут, хорошо, — подумал он. — Да и правильно, ведь для раненых же. В центре — железная большая печка. Кирпичами обложена, труба в потолок уходит. Тепло. Справа у стены — армейские носилки — трое пустых, а на трех люди лежат, стонут тихо. Один — шинелью укрытый — значит, свой, военная душа, а другие двое, похоже, гражданские — в черных пальто.

— У вас что, товарищ младший лейтенант? — от столика слева встала рослая медсестра, приподняла керосиновую лампу, что стояла перед ней, всмотрелась.

— Да вот, рука, — сказал Витька, опустился на скамейку у входа. На него вдруг навалилась страшная усталость. Он закрыл глаза.

— Товарищ военврач, — сказала медсестра в глубь землянки. — Раненый.

Появился военврач, смуглый, черноволосый, с черными блестящими глазами. Он и медсестра взялись за Витьку толково, не спеша, но сноровисто. Помогли снять вещмешок, шинель. Медсестра снесла все это на свободные носилки. Витьку усадили на табурет у столика. Освободили руку от треугольной повязки, висевшей на шее, разбинтовали. Военврач осмотрел руку. Кровь слабо сочилась. Боль теперь была тупая, ноющая. Военврач осматривал руку и тут же диктовал кому-то:

— Сквозное осколочное ранение кисти левой руки с небольшим повреждением кости.

Витька увидел, что дальше у стены был еще столик, и там тоже стояла керосиновая лампа, и сидела еще одна медсестра, писала.

— Наложена повязка с риванолем, шина сверху и снизу. Введена сыворотка противостолбнячная и один кубик обезболивающего.