Ладога, Ладога... - [19]

Петя молча завел машину.

— Я же из детдома… В мирное время люди на курорты ездили, а мне на костюм не хватало… — сказал Барочкин. — Я им сперва по доброте, а они сами суют… Слушай, ты ничего не видел, а, Петек?

Петя негромко сказал:

— Поехали.

И по его взгляду Барочкин почувствовал, что он не собирается молчать.

— Ну, попутал бес, ну, баба попутала… Ты ведь и сладости бабской еще не знаешь… Что ты вообще в жизни видел?.. — Он наклонился к Пете и сказал тихо: — Давай, как товарищи, разделим — и больше ни-ни. Подаришь колечко своей медсестре — обрадуется… Да ты не чурайся, война — она пройдет, а жизнь длинная… Петю передернуло.

— Садись, — нетерпеливо и отчужденно сказал он.

— Эх, дурень, остановился на свою голову, — горестно вздохнул Барочкин. — Думал, плохо тебе, выручать надо. Выручил…

— Поехали.

Барочкин махнул рукой:

— Думаешь, в бюджет попадут? Все равно к чьим-нибудь рукам прилипнут. — И пошел к своей машине.

Петя подождал, пока полуторка Барочкина проедет вперед, и поехал вслед. Ему было тоскливо. Полуторка Барочкина проехала немного и остановилась.

— Стой! — Барочкин вылез.

Петя высунулся из кабины.

— Ну, ты честный, а я грешный! — лицо Барочкина кривилось, он почти плакал. — Согрешил… Значит, и жизнь кончать? Ты знаешь, куда меня везешь? Перед строем поставят и пулю меж глаз. Из-за этих побрякушек… Ты забыл, кто тебя под Лугой от верной смерти спас? Кто твоим соседям передачи возил? Да я для тебя ничего не жалел… А ты мне за жизнь — смерть?

Петя хмуро смотрел на него, сказал:

— Ты спасал такого же солдата, каким сам был. А я подлеца и кусочника спасать не буду. Ты все ленинградское горе видел. И если ты после этого… Дерьмо ты! Садись!

Барочкин съежился, поник.

— Правильно… — И ударил себя кулаком по шапке. — По ночам это снилось… Знал же, что придет этот час, чуял… — и закачал головой. — Как же я перед солдатами встану, с которыми вместе… через лед… Не могу! — И вне себя выхватил из кармана тяжелый гаечный ключ и пошел на Петю. — Не могу я перед строем встать! — замахнулся ключом.

Петя протянул руку к карабину, висевшему у него в кабине над сиденьем.

— Иди!

Барочкин бессильно выронил ключ, сказал умоляюще:

— Пристрели. Несчастный случай, скажешь. Прошу.

Петя молчал. Барочкин тяжко вернулся к своей машине. Поехали. Но вдруг машина Барочкина рванулась вперед, набрала скорость. Петя удивился и тоже надавил на газ.

— Стон! Куда ты?! Стой!

Две полуторки мчались друг за другом. Машина Барочкина свернула с дороги в сторону, подпрыгивая на неровном льду. Впереди темнела вымытая весенним солнцем полынья. Петя понял — Барочкин мчится к ней. Рванул полуторку, до конца выжимая газ. С трудом догнал, обогнал, сделал крутой вираж и встал поперек перед самой полыньей. Барочкин тормознул, но лед был скользкий, и его машина, проехав юзом, уткнулась Петиной в борт. Петя выпрыгнул, подбежал. Барочкин сидел в кабине, уронив голову на руль. Петя затряс его изо всех сил.

— Ты что хотел?!

Барочкин поднял голову, лицо его было обмякшим, страшным — смотреть на него было трудно.

— Если уж… — выдавил он хрипло. — Лучше в Ладоге, как все.

— Как все захотел? — закричал на него Петя. — Как Чумаков, Найденов?! — И ударил его по лицу. — Это еще заслужить надо! — Он смотрел на Барочкина, решая, сказал медленно: — Богатство свое паршивое при мне в нужник выкинешь. Жить будешь. Человеком будешь. Нет — сам застрелю. А Ладогу марать не дам — Ладога чистая!

В избе у генерала собрались люди, было надымлено.

Метеоролог, открыв блокнот с заметками, говорил:

— Уже одиннадцать дней днем плюсовые температуры. Происходит активная перекристаллизация льда, особенно у берегов. Талая вода в колеях доходит до осей колес. Всплывают ограждения, отмечающие объезды. Движение становится крайне опасным. По всем признакам дорогу вора закрывать.

Люди молчали, дымили невесело. Генерал встал, разогнал дым рукой:

— Пора, по нельзя! Мы уже эвакуировали из Ленинграда около пятисот тысяч жителей, но надо постараться вывезти еще. А для оставшихся мы должны создать в городе запас продовольствия. Ведь во время ледохода связь с Большой Землей прервется — до летней навигации. Сейчас нормы ленинградцев втрое больше, чем в декабре, по люди продолжают умирать — зима истощила силы. Чтобы они выжили, мы должны дать сейчас им не только хлеб — масло, сахар, овощи, семена для летних огородов. Значит, будем возить до последней возможности!

— Этой ночью ушло под лед восемь машин, более сорока проломили колесами лед у самого берега и сели на кузов, — сказал командир автомобилистов. Сейчас мы их вытаскиваем тягачами…

Генерал обдумывал, потом сказал:

— Значит, придется запретить ночное движение, будем возить только днем. А у берегов на мелководье, где лед совсем ослаб, сделаем гати.

— Надо спять с трассы все тяжелые машины, — сказал комиссар. — ЗИСы, автобусы.

— Верно, оставим только полуторки, — кивнул генерал.

— И убрать с озера, — добавил комиссар, — кого возможно… А политруки и комиссары соединений в эти трудные дни все как один будут вместе с водителями — па льду.

— Ну что ж, решено, — закончил генерал. — Как говорится, по машинам…