Лабиринты времени - [48]

– Чтоб Павлуша чего-то не понял?!.. – усмехнулся Василий Васильевич. – Давайте вместе штурмовать его шараду.

Розанов шаркал по кабинету, повторяя и повторяя фамилию. Вольский постарался изобразить участие в штурме.

– Это, кажется, поэт такой? – наморщил лоб Вольский.

Тинякова озарило:

– Волошин придумал это слово!

– Как это может быть? Он ведь наш современник. А слово – в пушкинской рукописи.

– В том-то и дело!

* * *

– Я с вами! – пискнула Мария Папер. – Мне как поэтке полезно наблюдать чувственность Александра Ивановича.

Обернувшись на поэтку, Розанов всплеснул кистями рук:

– Мария Яковлевна, как вы подобную тяжесть с собой таскаете? Переплёт ведь заключает тысячу с лишком страниц. Александр Иваныч, помогите барышне.

– Я сама справлюсь, – предупредила Папер.

– У вас пальчики побелели. Как вы их только не повредили. Покажу, как правильно, – вкрадчиво начал Тиняков. – В переплёт не вцепляйтесь – суставчики сорвёте. И снизу не подхватывайте – так только ноготочки свои отдавите. Вы ладошками сжимайте бока книги и таким способом перемещайте. Обложка шершавая – не выскользнет…

– Откуда вы умеете?

– Доводилось с крючниками зарабатывать копейку, – тоном всё изведавшего человека ответил проклятый поэт.

Скользнув взглядом по Тинякову, Розанов нахмурился:

– А где ваша трость?

– Оставил, чтоб стёклышко не разбить. Вы не спешите ругаться, у меня вот что для Николая Карамышева есть, – он зашарил в кармане брюк и вытянул подвешенную внутри штанины перехваченную железными кольцами палку. – Я хоть уже не купец, но безмен у меня всегда с собой, – хищно улыбнулся проклятый поэт.

Первая же трактирная вывеска возбудила неподдельный интерес изрядно проголодавшейся компании.

– Мы ведь вышли из дому, забыв поужинать, – страдальчески изрёк Боря.

Розанов не менее брезгливо сморщился:

– Как это вам не противно есть в зале, полной неизвестного вам люда? Бог знает что это за персоны. Быть может, одержимые французским пороком или французской же болезнью господа. Обонять фимиам различных кушаний, уже не говоря о портящем атмосферу табачном чаде. Вы кушаете бланманже, а из соседнего прибора слышится запах рыбы! Половой отравить способен, наконец!

Тиняков ответил скептическим взглядом, Боря Бугаев убежал в трактир ещё на середине сентенции, и даже Вольский слушал в вполуха.

– Я буду вас на тумбе ожидать, – пообещал Розанов.

Спустя полчаса, приятели вышли из трактира, повеселевшие и зарозовевшие.

– Где Василий Васильевич? – дико заозирался Боря Бугаев. – Неужто похитили?

Розанов засеменил к друзьям через улицу, с крыльца дорогого ресторана, вытирая платочком жирно поблёскивающие губы:

– Зашёл попросить стакан воды.

* * *

Петербургская сторона, безфонарная, неприютная, даже более сырая, чем прочие городские кварталы… Дом с нужным номером встретил их незапертой входной дверью. Декаденты тихо, вприглядку, прошли по заброшенным комнатам, пробуя двери.

Посреди очередной комнатёнки на салфетке лежали рукописные листы. Розанов кинулся к ним, а следом – и остальные.

Позади захлопнулась дверь.

– На приманку!.. Заперли! – с досадой бросил Василий Васильевич.

Комната не была сквозной, иного пути наружу не имелось.

Спустя несколько времени в дымоходе послышался грохот и в камин, подняв облако золы, рухнул шипящий и брызжущий искрами предмет. Тиняков тотчас заслонил собой поэтку. Боря приготовился уйти в медитацию, и только одним глазком подглядывал, что будет? Меньшевик быстро подошёл к бомбе, склонился и выдернул фитиль.

– Что за merde?… Кто это сконструировал? Дилетант!.. В технике ничего не понимает. За такое руки отрывают. – Вольский отодрал крышку бомбы и стал копаться в корпусе: – Женщина, что ли, машинку снаряжала?… Тут дымовая шашка вместо динамита!

Попытки освободиться не увенчались успехом. Выламывая дверь, Тиняков ушиб ключицу и поручил себя рукам поэтки, которая сказалась умеющей вправлять кости. Вольский перепачкался извёсткой, пытаясь добраться до высоко прорезанного в стене оконца. Только Борю ничего как будто не трогало. Оставалось ждать спасения извне.

День клонился к вечеру, высоко прорезанное в стене окошко уже не давало достаточно света.

– У меня как раз огарок недоеденный, – сказал проклятый поэт. – Ссудите спичками?

Бугаев протянул коробок:

– Последняя. Вы как хотите досуг занимайте, а я – устал! Утро вечера мудренее, – он расстелил пальто и лёг лицом к стене.

– Три поэта собрались…

– Я не поэт, – напомнила Папер.

– …под одной крышей, – проворчал Василий Васильевич. – Это невыносимо! Того и гляди: затеют стихи читать, а у меня ваты под рукою не окажется.

– Раз нет у вас ваты, воспользуюсь моментом, – вступил Тиняков. – «Я до конца презираю истину, совесть и честь», – начал он надменным голосом.

– Зря вы это написали. Я-то понимаю, что вы о парадных ценностях… Но ведь найдутся такие, что за чистую монету примут. Будут декламировать и хлопать. Ещё и назовутся… Дайте подумать. Вот вы сегодня в картузе… Манерничающие картузники!

– И я, и я прочту, – запищала Папер. – «Я – растоптанная лилия, осквернённый Божий храм…»

– Кто же вас растоптал? – шутливо поинтересовался Розанов.

– Вы, крепостник, проповедник «Домостроя», – напустилась на него Папер. – Прямо сейчас топчете.