Лабиринты времени - [47]

– Опомнитесь! Вы же цинический человек! Проклятый поэт!.. У вас наивность приступами?… Надеюсь, это не заразно?

– Погодите, тут записка приколота, – сказал Боря. – «Приходите под покровом тьмы… Петербургская сторона… Улица… Дом…»

– Послание без даты, – рассуждал писатель. – Значит, нас ждут в любую ночь. А мы можем притвориться, что до сих пор не нашли послания. Взять отсрочку. Очевидно, рукопись приложена в знак добрых намерений, – сказал Розанов. – Что ж, давайте почитаем.

– Только не вслух! – предупредил Боря. – Кощунственные строфы не должны оскорблять мировое пространство. Прочтём каждый по очереди.

– Я не буду читать, – проговорил меньшевик. – Неохота.

– Пушкина ещё не раз будут дописывать, – пророчил Боря. – Какой-нибудь кокетничающий толстяк-либерал, этакая жовиальная жируэтка. Наяву вижу: масленые кудри, тройной подбородок с щетинкой, телесатый бездонным чревом, руки и ноги рафаэлевских мадонн. Прямо оторопь берёт! Штемпелёванная культура, – резюмировал Боря Бугаев.

– А я с ним пропустил бы полуштоф полугара, – встрял Тиняков.

– Такой в своих писаниях вас антигероем сделает, – хмыкнул Боря.

– А всё равно! – залихватски сказал проклятый поэт.

Розанов перевернул последнюю страницу и отдал рукопись Боре. Устало покачал головой:

– Слыхали о замаскированном под словарь иностранных слов трактате Петрашевского или о брошюре «Очистка человечества» Мишеньки Энгельгардта? Это цветочки в сравнении с тем, что Карамышевы везли. Пушкину приписать призывы к свержению монархии, убийству августейшего семейства!.. Непонятно единственно, почему до сих пор фальшивка этих пропагаторов к читателю не попала.

– Слушайте, ну видно же: это не Пушкин! – скривил губы Боря, отбросив рукопись.

– Знаете, Пушкин так велик, что ему простят и плохие стихи, – заметил Розанов.

– Я поэт! Я вижу, – настаивал Бугаев.

– Вы, Боринька, единственный видите, – сказал Вольский. – Вот вы бы не поверили публикации десятой главы, а остальные поверят.

– Очевидно же, что подделка!

– Я тоже уверен в этом, но нам нужны доказательства, – сказал Василий Васильевич.

Бугаев задумался.

Вдруг подала голос Мария Папер:

– Обратите внимание на «яти» в этих строфах. Они молчат! В сущности это не «яти», а обычные «е» под их видом. Стряпавший подделку человек не знает, как произносятся «яти». Для него они – условность, печатный знак. Если читать, проговаривая «яти», как и читал бы Александр Сергеевич, стихи не звучат. Гармония разлезается по швам! То есть написаны они без учёта звучания «ятей».

– В самом деле! – оживился Боря. – Я-то гадаю: что не так с текстом?!.. Чисто слепондас какой-то!

Тут встрял Вольский:

– О чём вы говорите? Как могут «яти» звучать?

Розанов и Боря уставились на него:

– Как, вы не знаете, что «ять» звучит иначе, чем «е»?

Меньшевик только руки развёл.

– Видите, Боря, народ не приемлет доказательств от фонетики, – сказал Василий Васильевич. – Нам всё ещё нужно что-то более весомое.

– А давайте спросим совета у Александра Сергеевича, – предложил Бугаев.

– Не собираетесь ли вы, Боря, спиритический сеанс устроить?… – нахмурился Розанов.

– Что вы! Я только помедитирую.

Боря скрестил ноги по-турецки, обратил внутренний взор на мерно пульсирующий в сознании светящийся шарик и спустя несколько секунд перенёсся в тёмную комнату. Посреди находился стол, над которым склонялся человек с узнаваемой кудрявой шевелюрой. Тихонько приблизившись, Боря заглянул через плечо. Перед Александром Сергеевичем лежали веером страницы рукописи Карамышевых, поэт механически вымарывал слово на одном из листков. Чернильная штриховка легла густо и уже было не разобрать, что скрывала. Впившись взглядом в страницу, Боря поместил в память её «кодак».

– Протяните рукопись! Четвёртую страницу! – сбивчиво заговорил Боря, очнувшись. – Мой внутренний Пушкин указал на слово «окоём». В нём – ключ.

Склоняли слово на разные лады, буквально: Вольский – по падежам.

– Ничего не понять. Слово как слово! – раздосадовано бросил Розанов. – Надо спросить Павлушу, – решил писатель. – Если кто и способен найти ответ, так только он. Отправим телеграмму. Боря, сбегайте на телеграф!

– Медитация отнимает уйму сил, – пожаловался поэт.

– Другими просьбами я вас не отягощу, – настоял Василий Васильевич.

Бугаев засуетился, метнулся в переднюю, но тотчас возвратился и застыл перед хозяином кабинета.

– Василий Васильевич!.. – поэт многозначительно откашлялся.

– Что? Ах да, – писатель извлёк бумажник. – Заплатите только за это самое слово. К чему лишние траты?

– Поймёт ли? – с сомнением в голосе спросил меньшевик.

– Павлуша? Поймё-ёт, – беззаботно промолвил Розанов.

– Предвижу, что столетие со смерти Пушкина будет праздноваться как огромное событие, – вещал Боря.

– Какую чепуху вы опять твердите! – рассердился Розанов. – Возможно ли праздновать годовщину смерти? Что за некрофилия? Это какой год будет, 1937-й?

Спустя несколько часов рассыльный принёс ответную телеграмму. Она тоже отличалась предельной лаконичностью.

– Какая ирония! Здесь одно слово: «Волошин». Что бы это могло означать?

– Павел Александрович не уразумел вашего запроса, – язвительно произнёс Бугаев.