Лабиринты времени - [51]

– Это же был коллективный процесс. Я уже и не помню.

– На самом деле уже не важно. Из простого интереса, постарайтесь. Ну, вспоминайте! Восьмая строфа, третья строчка.

– Эта строфа целиком маменькина, – нетвёрдо вымолвила Зинаида.

Писатель усмехнулся:

– Знаете, какой тогда курьёз допустили? Ну, поразмыслите на досуге.

– Что ожидает меня? – спросила Карамышева.

– Сначала вы расскажете, как намеревались поступить с нами!

– Ах, я до сих пор не знаю… Выгадала до утра время подумать и радовалась.

– Вы же нас убить думали! – процедил Тиняков. – Пятерых разом! Знаете, что за такое душегубство полагается по закону?

– Вовсе не хотела я вас убивать! – возразила Зинаида, стрельнув глазками. – Может, испугать немножко. Бомба из старых маменькиных запасов, просроченная давным-давно.

– А тела куда? – неожиданно спросил Розанов.

– Неподалёку решётка закрывает сток в Карповку, – наивно ответила Зинаида.

Василий Васильевич лукаво прищурился:

– Неужто сами дотащили бы?…

Карамышева захлопала глазами.

– Вот ещё! Флигель во дворе Лавр Баклага занимает, бывший каторжник, за «красненькую» и уважение – помог бы.

– Ведь разболтает!..

– Да он спитой, больной, то и дело – почечные колики, сколько там ему жить, – махнула рукой Карамышева. – Не успел бы.

– Всё ясно. Тип женщины Ломброзо, – поджал губы Розанов.

– Простите меня! Сжальтесь же!.. Вступитесь за меня, Александр Иванович! Ну, скажите мне что-нибудь! – взмолилась Зинаида.

– Знаете, что я вам хочу сказать? Знаете?… – захлёбывался проклятый поэт. – Ничего я вам не буду говорить!

Папер горячо захлопала в ладоши:

– Правильно, Александр Иванович! Какой вы молодец!

Широкими шагами Тиняков вышел наружу.

Хлопая калошами, поэтка поспешила следом.

– Что вы со мною сделаете? – спросила надтреснутым голосом Карамышева, заглядывая в глаза Василию Васильевичу. – Поймите, я уже довольно наказана, ответственность перед законом мне не только не страшна, но, наоборот, кара примирит меня с моею совестью. Гораздо поучительнее оставить меня мучиться в собственном соку.

– Судя по вашему лицу, вы уже себя наказали, – вкрадчиво сказал Розанов. – Живите как-нибудь. Постарайтесь больше гадостями не заниматься.

– Я постригусь в монахини! Уеду в русскую миссию в Урге!

– Вы, пожалуйста, не торопитесь. И без того уже наворотили дел. Поймите, что вы каждый раз принимаете неправильные решения. Поэтому и данное ваше решение скорее всего тоже неправильное. Приищите себе какое-нибудь иное занятие. Кстати, вы своего единоутробного братца случайно не?…

Зинаида замялась.

– Ну и слава Богу! – с облегчением сказал Розанов. – Убивать родственников очень нехорошее дело. Всё-таки родная кровь…

Бугаев обидчиво заговорил:

– Я могу понять убийство, но подделка текстов Пушкина – грех неискупимый! Это не пояс Каина, это уже Юдекка, ведь кто Александр Сергеевич, коли не наш благодетель? А крыса, которую вы отравили…

– Я? Убить крысу?… Это невозможно! Ладно – человека, его не жалко, люди бывают дурны, но крысу…

– Всё ваш отравленный пряник! Несчастный зверёк имел блестящую будущность в цирке, а вы… – у Бори задрожал подбородок, но он справился и выкрикнул: – Грех! Неискупимый!

Карамышева заплакала, уткнувшись лицом в ладони.

Розанов обернулся с порога:

– Вы не забывайте могилки… Молитесь могилкам. Проведывайте: в Мясопуст, Фомин день, в родительские субботы, Троицкую. И на Дмитровскую, обязательно на Дмитровскую!

* * *

Корпус бомбы Розанов водрузил на камин.

– Вы знаете, через полвека подобные предметы в вернисажах станут выставлять!.. Кто бы бомбу не сделал, форма интересная.

– Да что тут интересного, – хмыкнул Вольский. – Взяли утятницу, спилили ножки. Пробуравили очко для фитиля.

– Это сардинница, – запротестовал Боря Бугаев.

– В любом случае, теперь в ней будет поистине ужасное содержание, – заключил Розанов, отряхивая над ёмкостью сигаретку.

Вольский предложил:

– Давайте подделку Ремизову в Палату отдадим – будет хранителем всех наших трофеев.

– Хорошая мысль! Вот вы, Коля, и отнесёте Алексею Михайловичу. Чуть позже записочку черкну.

Писатель повернулся к проклятому поэту:

– Надо подвести итоги. Вы, Александр Иваныч, меня мистифицировали – ненарочно, – когда узнали в Марии Яковлевне черты Карамышевой. Конечно, я сам виноват – не заметил вашей фрустрации. Вы буквально в каждой встречной барышне внушали себе сходство с Зинаидой! Однако нам повезло: ложная посылка привела к верному результату.

– Как же это вы распутали-разгадали? – поразился Тиняков. – Право, русский Шерлок Холмс! Дюпен! Пинкертон! У вас дедукция?…

– У меня метод варенья, – деловито отвечал Розанов.

– Как это?

– Представьте банку с клубничным… Нет, пусть будет малиновое варенье. Ложку на длинном черенке я ввожу в узкое баночное горло и шарю в самой гуще, выискивая наикрупнейшую ягоду… А вот всех этих иностранных сыщиков, кои так популярны в нашем Отечестве, я почитываю, но в конечном счёте осуждаю. Понимаете, не по-человечески они мыслят. Вот эта вся ихняя… – Розанов покрутил указательным пальцем: – Механическая сущность. К людям надобно всё-таки с душою подходить. Я вот всегда стараюсь с душой. Вижу человечка; человечек-то – он мягонький, с ручками, с ножками.