Кыз-Жибек и белые птицы - [2]

Весна сменяла зиму, лето сменялось осенью.

Вот снова идет откочевка на зимние пастбища. Тянутся мимо курганы в степи — древние, такие древние, что никто не упомнит имен батыров и ханов, лежащих под ними. Смотрят с курганов каменные бабы,  несут дозор воины в высоких шапках, и ветер колышет емшан, степную полынь, горькую, как судьба, а в небе кричат гуси. Тоже кочуют, с летних лугов на зимние, за моря, за горы.

Все, как обычно. Базарбай окинул взглядом караван — и тут увидел, что к нему Ермек, старший над пастухами, скачет.

— Слушай, Базарбай, там на стоянке люди сидят, богатый караван, но небольшой. Важные люди. Пойдем, поприветствовать их надо, а то что-то у меня поджилки трясутся.

Байбише тоже не утерпела, а с собой всех взяла, в своей арбе одна Равшан осталась, нездоровилось ей.

Еще издали увидел Базарбай белоснежные юрты и дымок от очагов. Вот подъехали Базарбай с женами поближе и увидели чудесных золотых коней, быстрых тулпаров[8], что паслись на увядшем лугу. Вышел навстречу гостю предводитель — в зеленом чапане[9], шапка белого войлока, опушка из белой лисы, на кованом поясе переливаются смарагды. Отдал Базарбаю салам, женам его поклонился и сказал:

— Знаю я, о Базарбай из соколиного рода, что занял вашу стоянку. От всей души прошу прощенья за дерзость.

— А, пустое, — молвил Базарбай. — Вы нас не стесните, места всем хватит. Будьте моими гостями, почтенные.

Тут и караван подошел, стали юрты ставить, бешбармак варить. Занимается делами своими Базарбай, подходит к нему байбише и говорит:

— Слушай, муж, а почему этот человек сказал, что ты из соколиного рода?

— Сам не знаю, Шолпан, — ответил Базарбай, почесал в затылке камчой. — Вот разве что… На тамге у нас сокол-дербник, а его в старину звали словом жагалбай.

— Странные они, — сказала Шолпан. — Все нарядно одеты, пояса в самоцветах, оружие в серебре. Ни стад с ними нет, ни повозки для женщин. Мужчины у котла хлопочут, женщины за конями ходят. Что за народ? Ты хоть тамгу их разглядел?

Но как ни щурился Базарбай, а тамги не разглядел.

Ну ладно, пришли тут от чужаков звать за достархан[10]. С одного конца усадили Базарбая, да Ермека, да других старших домочадцев, с другой стороны с женщинами жен усадили. Не успел Базарбай руки омыть, уж перед ним блюдо с бешбармаком, да лепешки, и всякое угощенье, какое не на всяком пиру бывает. Вот поели, тут же поднесли руки умыть, а на достархане уж сладости, и пахлава с медом, и китайский чай в пиалах — прозрачных, словно скорлупки, в руку взять боязно. Тут потеснились гости, и вышла девушка с домброй[11] — платье белого шелка, рукава словно крылья, зеленый чапан стянут драгоценным поясом, такия серебром расшита, лебедиными перьями украшена, и во лбу серебряный полумесяц. Увидела она Базарбая, улыбнулась ему, села и заиграла кюй[12], какого ни Базарбай, ни жены его, ни домочадцы ни разу не слышали. Так прекрасна была та музыка, что слезы на глаза наворачивались. Доиграла она и говорит:

— А теперь я спою для почтенного Базарбая, который спас меня.

Тут все чужаки зашептались, а красавица с месяцем во лбу заиграла и запела. Слушал Базарбай — и как будто всю жизнь свою заново увидал, и радость, и горе. Как в степи скакал, радовался высокому небу, как детей хоронил, как по ночам лежал молча, слушал, как всхлипывает Шолпан, как даже самая сладкая вода горчит…

Кончилась песня. Встала девица, подошла к Базарбаю и протянула ему на ладони яблоко — большое, краснобокое.

— Ты спас меня от когтей старухи у брода, железнозубой Карагал. За это она прокляла тебя. Но не бывает так волей всевышнего, чтобы человек страдал за добро. Возьми это яблоко. Дай его своей жене. Съест она и родит тебе сыновей, и не прервется твой род. Одно лишь условие должны выполнить ты и твои жены — не вмешиваться, когда станет твой сын выбирать жену себе и свататься к ней. А тот, кто родится, не должен никогда нарушать своих обещаний.

Поклонился ей Базарбай, взял яблоко.

В своей юрте сел Базарбай среди жен и сказал:

— Все вы мне дороги, с каждой из вас сошелся я если и не по любви, то по уважению. Сами решите, кто из вас съест это яблоко и родит сына, потому что  не мне это решать.

Первой заговорила Шолпан-байбише:

— Стара я уже, и женское у меня прекратилось. Не мне родить этого ребенка.

И отдала яблоко Карлыгаш.

— И я уже стара, боюсь, не родить мне этого ребенка.

И отдала яблоко Майгуль.

— Хоть я и крепка телом, и глаз до сих пор верен, и стрелы мои не знают промаха, но, боюсь, не мне родить этого ребенка.

И отдала яблоко Сауле.

— Четверых родила я, один мертвым родился. Истощено мое чрево, не мне родить этого ребенка.

 И отдала яблоко Равшан.

— Больна я, зимой кровью кашляю, летом от пыли задыхаюсь, в седло давно не сажусь. Не мне родить этого ребенка.

И отдала яблоко Суюмхан.

Было Суюмхан уже сорок лет и еще четыре, и красавицей она не была, но все ее любили за добрый нрав.

— Нельзя отвергнуть благословение чильтан[13], — сказала Суюмхан. — Да будет со мной милость всевышнего и благословения чильтан, кырек эрен и кырек кыз[14], чтобы родить этого ребенка.

Суюмхан съела это яблоко и на следующий год родила сына, которого назвали Тулегеном. А еще через несколько лет она родила еще одного сына, Сансызбая.