Квота, или «Сторонники изобилия» - [39]

Все это время она вела эпистолярную войну с беднягой Самюэлем, который никак не мог взять в толк, почему сбежала его любимая племянница. Но чем восторженнее описывал он дела фирмы – создав грандиозный бум, она «пожрала» основных своих конкурентов, Спитерос вынужден был переселиться в провинцию, где открыл фабрику пластиковых бассейнов, – тем меньше у нее было охоты вернуться в Хаварон и участвовать во всей этой бурной деятельности.

Но казалось, все, от чего бежала Флоранс, преследовало ее и здесь, в ее убежище. Все чаще имя Квоты стало появляться во французской прессе, главным образом, конечно, в экономической, как, впрочем, и в газетах других стран Западной Европы. Таинственная система Квоты стала предметом изучений и догадок, любимой темой споров «молодых дельцов», этих покорял его динамизм. Еще десять месяцев назад они и не подозревали о существовании Тагуальпы, а теперь только и говорили, что о «тагуальпекском чуде», пытались найти объяснение неожиданному расцвету торговли холодильниками, за которым последовал постепенно подъем и в других областях промышленности, находившихся в застое. И чудо это произошло в стране, которую, в общем-то, причисляли к слаборазвитым. Эксперимент казался тем более интересным, даже увлекательным, что сторонникам Квоты, господствовавшим в Хавароне и других больших городах, противостояла иная группировка, твердо занявшая позиции в провинции, одним из руководителей которой был Спитерос. Первые делали ставку на неограниченное производство товаров независимо от действительных потребностей населения, вторые – на ограничение производства с таким расчетом, чтобы спрос превышал предложение. Дерзость Квоты привлекала, но и тревожила, а приверженность Спитероса к классической экономике действовала успокоительно. У каждой из сторон были свои защитники и свои хулители, полосы газет были заполнены ожесточенными спорами. Флоранс, несмотря на свое резко отрицательное отношение к методу Квоты, не могла остаться безразличной к неожиданной славе, выпавшей на долю ее родины, и, хотя она тщательно скрывала свою причастность ко всему этому, в ней все же пробуждались патриотические чувства, и сердце начинало учащенно биться, когда она читала то, что пишут о ее родной стране, встречала похвалу в адрес республики, дяди Самюэля, Квоты.

Так что к концу второго года своего пребывания за границей она решила съездить на родину и посмотреть на все своими глазами. В отличие от предыдущих годов лето она проведет в Тагуальпе. Флоранс сообщила о своих намерениях дяде Самюэлю, предупредив также, чтобы он не обольщался – приедет она только на время, «ознакомиться с обстановкой». За эти два года, сообщала Флоранс, она полюбила Европу и едва ли сможет ужиться в Хавароне. Разве что ее представление о Хавароне, составленное вдали от родины, превратно. Но на это она не слишком надеется. Впрочем, хорошо уже то, что она сможет обнять дядю, по которому ужасно соскучилась.

Бретт, получив письмо, даже подпрыгнул от радости. Пусть говорит, что хочет, думал он, но, раз она приезжает, значит, что-то ее сюда притягивает. Может, и впрямь, как она уверяет, старый брюзга дядюшка. А может, что-нибудь другое. Но когда она увидит, как с появлением Квоты все здесь изменилось, она откажется от своих глупых идей, которым, впрочем, он никогда и не придавал значения.

В начале июля Флоранс села в Генуе на пароход, направлявшийся в Веракрус, потом самолетом добралась до Мехико, но оттуда не полетела прямо в Хаварон, а решила остановиться в Порто-Порфиро – втором по величине после столицы городе Тагуальпы. Там Флоранс родилась, там училась до своего отъезда в Калифорнию. Ей захотелось перед возвращением в столицу окунуться в воспоминания.

2

Еще в самолете ей как нарочно всю дорогу приходилось слышать разговоры о Квоте: позади сидели два каких-то коммерсанта – один из Техаса, другой из Мексики. Они наперебой, с нескрываемым интересом расспрашивали друг друга и строили различные предположения о новом методе, который оставался для них загадкой, но достигнутые Квотой результаты повергали их в восторг и восхищение. Из их разговоров Флоранс поняла, что Квота не намерен делиться тайной своего метода с другими странами, пока не выжмет из него все в Тагуальпе. Мексиканец сравнивал Квоту с Мао Цзэдуном, который в течение двадцати лет проводил опыт революции в маленькой провинции и лишь после этого распространил его на весь Китай.

С аэродрома Порто-Порфиро Флоранс отправилась в предместье, где провела все свое детство и часть юности. Она нежно любила этот отдаленный от центра район, его карабкающиеся вверх по холмам улочки с низкими – в испанском стиле – домиками, выкрашенными в неяркие, умело подобранные тона. Ей нравились эти домики, похожие на миниатюрные монастыри, патиос с мавританскими колоннами, увитые цветущими круглый год бугенвилиями. По вечерам, всегда в один и тот же час, сотни птиц, укрывшись в листве деревьев, дружно начинают свой концерт и сразу смолкают, едва зайдет солнце. Улицы большей частью мощеные, и по ним целый день вереницы осликов тащат охапки хвороста и вязанки дров. Тишину, кроме пения птиц, нарушают только цоканье копытцев по мостовой да истошные ослиные крики. В центре машин много, а по здешним улочкам разъезжает лишь несколько стареньких такси, связывающих предместье с вокзалом. В последний раз Флоранс была тут три года назад, и тогда уже в городе появились первые ввезенные из Италии мотороллеры, на которых носились молодые люди, а за их спиной, как амазонки, восседали девушки. Флоранс тогда погрустила о былой тишине и огорченно подумала: «Нет, прогресс не остановить…»