Квинт Лициний 2 - [65]

От красноречивости увиденного я впал в ступор.

— А меня, вот, с работы пораньше отпустили… — как-то виновато сообщила мама.

— … эмпасиблэ манэжэ, — прочувствованно закончил песню Адамо, и на нас упала звенящая тишина.

— Мама, — решительно, прежде чем успел что-либо подумать, выпалил я, — это не то, о чем ты подумала…

И тут я явственно ощутил, что густой туман абсурда, окутывавший меня последнюю неделю, достиг, наконец, своей максимально возможной концентрации.

"Лучше бы это действительно ребята Андропова пришли", — промелькнуло в голове тоскливо.

Мама посмотрела на меня с удивлением:

— Вообще-то, — осторожно, чуть наклонив голову к плечу, сказала она, — я пока успела подумать только о том, что девочка одежду разбросала неаккуратно, и ткань может помяться.

Из-за моего плеча раздался придушенное сипение. Я крутанул головой и, наконец, увидел, как на самом деле выглядит лицо цвета мака.

Обессиленно прислонился к косяку и с беспомощностью понял, что с мыслью о пике сумрачного абсурда поторопился – тут нет переломной точки, это – экспонента, и меня несет по ней все выше и выше.

— А мы тут… — неловко развел руками и запнулся.

"…плюшками балуемся", — игриво хохотнул, заканчивая фразу, внутренний голос, и я болезненно поморщился.

Мама, прищурившись, молча разглядывала то меня, то Ясю, и лицо ее едва заметно подрагивало.

Я пригляделся к блеску глаз.

"Да она же веселится!" – осенило меня.

Я с укоризной покачал головой, а потом с облегчением провел подрагивающей ладонью по взопревшему лбу.

Поняв, что разоблачена, мама всплеснула руками и преувеличенно-восторженно закатила глаза к потолку:

— Боже! Дети, видели бы вы себя со стороны! Ясенька, девочка, — она проскользнула мимо меня, приобняла девушку и быстро затараторила, — лапочка, извини, пожалуйста, ну, извини, не сдержалась. Это было бесподобно! Все прямо как в итальянской комедии, один в один, а слова сами прыгали мне на язык…

Яся порывисто выдохнула и обмякла.

— Ох! — она посмотрела на меня поверх маминого плеча. Взгляд ее был расфокусирован, а голос плыл. — А я уже успела ощутить себя падающей в пучину порока…

Спина у мамы мелко затряслась.

— Вы меня в могилу вгоните, — звенящий голос резко контрастировал со смыслом.

— Ну, что, — я мрачно посмотрел на Ясю, — хотела немного поволноваться? Желание исполнено.

Она отстранилась от мамы и поплотнее запахнула халат.

— Я пойду, переоденусь? — спросила неуверенно.

— Да ходи так! — жизнерадостно воскликнула мама, — что уж теперь-то…

— "Зачет" нам за клоунаду, — прояснил я ее позицию Ясе.

— Ну, хватит, — повернулась ко мне мама, — ты обедом девочку накормил?

— Смотри, смотри, — я громко шепнул Ясе, — сейчас еще и виноватым останусь.

— Не кормил? — мама неверяще уставилась на меня.

Я промолчал, глядя в потолок.

— Чай пили, — робко попыталась выгородить меня Яся, — с ленинградским пряником.

Мама грозно сдвинула брови.

— Так, — приобняла девушку за талию и поволокла на кухню, — пошли, поболтаем, а то так есть хочется…

— А, правда, Дюша вам блузку сшил? — раздалось удаляющееся.

Я почесал затылок, потом махнул рукой. Фиг их разберет, что у них в головах.

Вернулся к стопке дисков и вытащил наугад. Опустил звукосниматель и улыбнулся, узнавая. Выпало удачно, и я тихонько запел, вторя:

— Антон, Андрэ, Симон, Марья, Тереза, Франсуаз, Изабель и я…

Воскресенье, 04.12.1977, день

Ленинград, Лермонтовский пр.

Нет, не лезет…

Я озадаченно покрутил в руках пузатый пластиковый мешок. Не лезет во внутренний карман куртки, ни в один, ни в другой.

Значит, мы пойдем другой дорогой. Я уложил два раздувшихся пакета на дно спортивной сумки и прикрыл это безобразие газетой, а сверху положил магнитофон. Ну, не будет же Ясина мама проводить обыск на входе, в самом деле! И не звенит ничего, удобно…

Я даже не стал придумывать отмазку, что у меня там делают две заполненные системы для переливания крови, и почему эта мутная жидкость такого странного желтовато-белесоватого цвета. В крайнем случае, скажу правду – сливочное лимончелло для девочек, не покусают же меня за это!

Поэтому, вжимая кнопку пять положенных раз, я был спокоен.

Прошла примерно минута, прежде чем дверь широко распахнулась, выпуская наружу застоявшиеся запахи коммуналки. Я перешагнул порог и протянул три белые розы:

— Моей лучшей подружке с днем рождения!

Яся мило зарделась, принимая букет.

Достал из сумки чуть потертый, нарытый на букинистической толкучке в Дачном томик Сабатини песочного цвета:

— Надеюсь, тебе понравится.

— Ты же уже сделал подарок? — удивилась она.

— Ну, — подмигнул я, — то для тела, это – для души. А что платье не надела?

— Позже, — она заговорщицки наклонилась к моему уху, хотя в коридоре было пусто, — когда за стол садиться будем. И, что б ты знал, хорошее платье для души девушки значит ничуть не меньше, чем хорошая книга.

— Ты же шахматистка! А я – математик! Мы должны быть сухарями! — запридуривался я.

Яся сделала шаг вперед и быстро ткнулась губами мне в щеку, а потом шепнула:

— Спасибо, — и стремительно развернулась, скрывая вспыхнувший румянец. — Пошли, все уже здесь, ты – последний.

Длинная темная кишка коридора словно задалась целью показать мне всю неприглядность квартирного нутра. Сначала она провела нас мимо кухни с тремя плитами. Пахнуло кислыми щами, жареным луком, пирогами и вывариваемым в большом баке бельем. Не прошли мы и трех шагов, как перед нами внезапно распахнулась дверь, ранее в полутьме невидимая, и под грозный рев и хлюпанье воды из общественного помещения с достоинством вышел бритый налысо казах в драном-передранном махровом халате. Проходя мимо приоткрытой двери, я успел рассмотреть здоровенный бачок под потолком и лохматые от пыли трубы. На стене на дюймовых гвоздях висели, словно спортивные награды на выставке, сидения от унитазов, вероятно – по сидушке на семью.