Квинт Лициний 2 - [47]

Со стороны лицея Хабибийа, из старого форта на горе бухнула в небо "полуденная пушка". Значит, знакомый старик-артиллерист только что сверился со своими облезлыми наручными часами марки "Победа" и решил, что уже двенадцать дня. Ну, или около того.

Как-то раз Вилиор уточнил, проверяет ли он свои часы. Тот, подумав, ответил:

— Нам, афганцам, время знать точно не нужно. Намазов хватает.

Да, время здесь течет иначе. А, иногда, кажется, что и не течет вовсе.

Если оглянуться на площади у центрального банка или в построенном советскими строителями микрорайоне, то видишь вокруг мужчин в галстуках и стайки девушек в юбках выше колен, и время пульсирует в привычном для европейцев темпе.

Но со склонов Асмаи и Шер-Дарваза, окружающих Кабул, с недоумением и раздражением взирает на это хаотично налепленный гигантский горный кишлак, возведенный бывшими дехканами и кочевниками. Эти саманные и глиняные домики, раскаляющиеся летом и продуваемые ледяными ветрами зимой, словно защитным валом отгораживают патриархальную страну от чуждого для нее центра столицы. Под этим бездонным небом, что смотрело еще на Александра Македонского, все пришлое видится наносным. Посреди лабиринта дувалов ничего не изменилось с тех пор: те же голопузые, грязные, оборванные дети, те же хазарейцы, катящие свои вечные тележки, те же ослики, которым все равно, то ли идеи Маркса, то ли ислам, то ли зороастризм, лишь бы покормили и дали отдохнуть в тени, даже если она равна по площади лезвию ножа в профиль. И те же усталые, согнувшиеся водоносы набирают влагу из Кабул-дарьи в коричневые лоснящиеся бурдюки-мешки из бараньей или телячьей шкуры, с трудом взваливают их на сгорбленную спину и начинают медленный подъем в гору к жилищам бедняков.

Время здесь если и течет, то по кругу.

Осадчий проморгался от пыли, привычно чихнул и, помахивая "дипломатом", направился к тенистому закутку. Там он и обнаружил своего водителя, коротающего время за партией в нарды.

— Поехали, — бросил он, — надо до Сарай-и Шахзада прокатиться.

Тот со вздохом облегчения быстро перемешал фишки и, бросив огорченному сопернику торжествующее "работать надо, работать!", быстро ретировался к машине.

Сразу за коваными воротами посольства начался другой, но, впрочем, уже ставший привычным для резидента мир. В нем на улице соседствуют советские, выкрашенные в желтый цвет "Волги" – местное такси, и семенят нагруженные овощами и фруктами ослики; строем – по пять-шесть человек в ряд, не обращая никакого внимания на машины, и ведя между собой оживленную беседу, едут велосипедисты, а на обочине гордо игнорируя весь этот поток бредет через центр столицы скромный пуштунский кочевник с караваном из пяти связанных между собой верблюдов.

Припарковались на набережной Кабул-дарьи. Сама река давала о себе знать лишь вонью из пересохшего русла. Улицы же вдоль нее представляли собой один сплошной базар: ряды дуканов, лавок, мастерских, чайных и шашлычных тянутся насколько хватает взгляда. Теснота и давка, неистощимый водопад красок, звуков и запахов, что бурлит и клокочет, крутя мельницу торга.

Вилиор повел носом в сторону шипящих на шампурах кебабов из молодой ягнятины. В животе что-то согласно уркнуло, но он пересилил этот позыв и неторопливо зашагал дальше, мимо жаровни, мимо мальчишки, продающего на вес "пакору" – кубики свеклы, обжаренные в кляре из нутовой муки с пряностями, мимо прилавка с орехами в сахаре и сушеных ягод тутовника в меду, в узкий и тенистый проулок.

Суета рынка осталась за спиной. Во внутреннем дворе большого, кареобразного трехэтажного дома многочисленные посетители, большую часть которых составляют купцы, выезжающие в Пакистан за товаром, перемещались степенно и неторопливо, изредка останавливаясь поторговаться с сидящими на корточках или низеньких табуретках менялами, среди которых было много сикхов. Прямо на земле, на кусках брезента громоздятся высоченными стопками деньги самых разных стран мира.

— Это кабульская валютная биржа, сынок, — улыбнулся несколько лет тому назад сдающий Осадчему свою должность резидент.

Вилиор просочился сквозь толпу и вышел к цели поездки – меняльной конторе старого знакомого Амира. Злые языки говорили, что он работает на все разведки мира, вместе взятые. Врут, конечно. На КГБ он точно не работал, разве что на местную контрразведку.

Это место было знаменито тем, что здесь можно было обменять не только афгани на пакистанские кальдары или индийские рупии, но и слух на сплетню. И, конечно, не всякий мог сюда зайти поболтать, только по-настоящему уважаемые люди. Надо было не только заслужить право эмитировать свою информационную валюту, но и поддерживать ее весомость. Дезинформаторов Амир быстро отсеивал, чутко оценивая достоверность тех крупинок скрытых знаний, что приносили к нему для обмена его постоянные клиенты.

Осадчий открыл дверь и зашел внутрь лавки.

— Салям алейкум, Амир-ага, — поприветствовал он читающего телетайпную ленту хозяина.

Амир поднял черные глаза на вошедшего и преувеличенно-радостно воскликнул:

— Ай, какой удачный день, сам уважаемый большой шурави пришел! — На правах старого знакомого он мог позволить себе изменить традиционным цветастым приветствиям, тем более говоря на родном для гостя языке. Выпускник московского финэка владел русским свободно и, при возможности, с удовольствием переходил на него. — Что дорогой гость будет: чай, кофе?