Квантовая теория недопоцелуев - [65]

Брайан снова тычет пальцем в наш стенд со словами:

– Я как раз объяснял кое-что твоему милому соавтору.

Эви проводит пальцем по горлу.

– Мне кажется, вам стоило бы придерживаться алгебраических представлений, потому что вы многое теряете в плане ясности, когда переходите к этим сложным моделям. – Он указывает на символы адинкра. – Они милые. – Он снисходительно улыбается Эви. – Но в них нет необходимости.

Несколько сбитый с толку, я говорю:

– Но без них мы не сможем перейти к коду коррекции ошибок, а в этом как бы весь смысл.

– Можешь не стараться, – шепчет Эви. А потом говорит громче: – Давай посмотрим стенд Брайана.

Мы заходим за разделитель. На его стенде представлено некое длинное доказательство, которое имеет значение для теории струн – по крайней мере, согласно описанию Брайана. Эви смотрит на него минуты две, а потом говорит:

– В тридцать второй строке ошибка. – Она наклоняет голову и изучает строку. – Ты можешь исправить ее, чтобы она не развенчала доказательство. Видимо, поэтому работа и прошла. Они ждут, что ты ее исправишь.

Брайан смотрит на нее, потом таращится на свой стенд, ошеломленный (какое прекрасное слово).

Эви смотрит на меня.

– Время?

Я вытаскиваю телефон, гадая, почему на одежде девчонок вечно нет карманов.

– Десять сорок семь.

– У тебя есть минимум двадцать три минуты, чтобы придумать, что сказать судьям, – говорит она Брайану.

Потом утаскивает меня обратно за разделитель.

Я изучаю ее довольное лицо.

– Там и правда ошибка?

– Ну конечно, – удивленно говорит Эви. – Я бы ни с кем так не поступила в такой момент.

– Даже с таким, как Брайан?

Она кивает.

– В мире всего около тысячи человек, способных на то же, что и я. Чем лучше они, тем лучше будет моя работа до конца моей жизни. Я не обязана его любить. – Секунду спустя она добавляет: – Слава богу.

– Но разве тебе не противно? Когда тебя унижают такие, как он или профессор Льюис?

– Разумеется, мне противно. Но ведь еще есть такие люди, как ты, и Дэвид, и профессор Бьеста, и Лео, и даже декан Сантори, который пусть и не думал, что я справлюсь, но поддерживал меня с самого начала.

Теперь я понимаю, почему Эви сказала Дэвиду, что мне все дается легко. Я живу своей жизнью, и мне не приходится постоянно разбираться в том, кто я такой. Даже сегодня сколько человек – включая ее собственную мать – уже говорили с Эви о том, как она выглядит, а не о том, что она делает. Я должен добиться большего.

Остаток встречи мы проводим болтая с Бекс, и видно, как Эви расслабляется. Когда организаторы просят гостей освободить зал для судей, я разлучаю подруг и выталкиваю Бекс за дверь.

В зале становится значительно тише, и внезапно появляется куча свободного времени, потому что стендов сто, а судей всего пять.

Через десять минут подходит один из них. Дэвид говорил, что если нам будут задавать вопросы, это хорошо. Потому что судьи не могут опросить всех за час, они проверяют только тех, кто рассматривается в первую пятерку.

Этот первый – инженер. Если и будут вопросы по коду, то от него.

Несколько минут он молча изучает стенд, потом ведет пальцами по символам адинкра и задерживается на блоках с кодом коррекции ошибок. Он переводит взгляд на меня.

– Это очень интересно.

– Мы тоже так думаем, – говорю я.

Его взгляд возвращается к стенду.

– Ваши имена стоят в алфавитном порядке?

– Нет, сэр, – говорю я. – В порядке интеллектуального вклада.

Таково правило, и он это знает. Эви начинает глубоко дышать. Она не готова говорить, так что я продолжаю:

– Математикой занималась Эвелин. Она написала уравнения и спроектировала модели. Я создал программу, чтобы свернуть символы адинкра и найти симметрию. Я также могу ответить на вопросы про код Хэмминга.

Он скептически смотрит на нас.

– Работа сама по себе довольно впечатляющая, – говорит он. – Я понимаю искушение поставить ее имя первым. Это привлечет общественное внимание, если первый приз впервые получит девушка.

Эви, играющая своим медальоном, наконец говорит:

– У вас есть вопросы по математике? Работу может быть непросто понять, если не увидеть основ. – Она дарит ему обманчиво милую улыбку.

Эви отвечает на его вопросы долго, подробно и технично. Я занимался этой работой вместе с ней несколько месяцев, но сам не могу понять ее ответы.

Затем он заваливает меня вопросами о программном синтаксисе и значении кода коррекции ошибок, но Дэвид и Бекс хорошо нас подготовили, и он не спрашивает у меня ничего, на что я не отвечал бы раньше. В итоге он говорит, что пришлет математиков из жюри для подробного анализа. Из-за его интонаций это звучит как угроза, но Эви отвечает:

– Это хорошая идея.

Он смотрит на нее, пытаясь понять, нет ли в ее словах сарказма, но лицо Эви непроницаемо.

Когда он уходит, она говорит достаточно громко, чтобы ее услышали:

– Эй, Калеб, знаешь, как называют физиков, проваливших экзамены?

Инженер оборачивается на нее, и мне интересно, слышал ли он эту шутку раньше.

Эви могла только что уничтожить все наши шансы на победу, но мне плевать.

ЭВИ

Через несколько минут после ухода инженера подходит еще один судья. Это не математик, а физик из Чикагского университета. Я обожаю его труды – настолько, что впадаю в легкую эйфорию. У профессора Сингха дорогая стрижка, как будто каждую прядку подрезали по отдельности, а его рубашка с воротником на пуговицах ярко-оранжевого цвета. Похоже, у физиков такое же требование к харизме, как у математиков к ее отсутствию.