Квантовая теория недопоцелуев - [13]

И в тот единственный раз, когда встал этот вопрос – о чем я вообще стараюсь не думать, – эта мысль вызвала у меня отвращение. Поцелуи казались мне чем-то странным и, если честно, антисанитарным. Я не хотела, чтобы мне в рот попала чужая слюна, даже Калеба. Но Лео заставляет меня задумываться, а вдруг в этой теме с поцелуями что-то есть?

– Может быть, – говорю я.

– Ты знаешь, что в процессе разговора тебе не надо платить за каждое слово, да?

– Я не совсем уверена, чего хочу. Но, может, стоит попробовать? Кажется, почти всем остальным это нравится.

Как только я говорю эту фразу, мне становится жалко Бекс, и я тянусь к ее руке.

Она отмахивается.

– За меня не волнуйся. У меня уникальная ситуация. Но, Эви, тут возникают два вопроса. Первый: стоит ли тебе встречаться в принципе? И второй: стоит ли именно с Лео?

– А с кем же еще? – удивляюсь я.

Бекс смотрит на меня. Я узнаю этот взгляд: именно с таким выражением профессор Льюис каждый раз смотрит на домашнюю работу Блейка Уинтерса.

– Ты про Калеба. – Я качаю головой. – Нет.

– Почему?

– Назови самый долгий срок, когда какая-то пара в Ньютоне была вместе.

Бекс призадумывается.

– Кажется, Саша и Кристофер вместе уже почти два года.

– А самый долгий срок, когда Калеб встречался с девушкой?

– Три месяца?

– И это исключение, – говорю я. – Мы с Калебом дружим уже двенадцать лет, и он нужен мне рядом хотя бы еще двенадцать. Лео мне нравится. Но его я могу позволить себе потерять.

– Что-то я не уверена, что тут ты права.

– Я не могу рисковать потерей Калеба. Я даже не знаю, как быть Эви без него. – Я вспоминаю единственное стихотворение, которое мне понравилось на уроке английского – возможно, из-за математической метафоры. – Он мне постоянно правит круг.

Бекс морщит нос.

– Что это значит?

– Как компас. Он – мой центр. Дом. Это из стихотворения, – сконфуженно заканчиваю я.

– Ты уверена?

– Дело не только в том, что я не хочу рушить то, что есть у нас с Калебом. Я знала его еще до школы. И целоваться с ним было бы довольно странно. – Я думаю, не рассказать ли Бекс про ужасный случай у костра, но решаю, что не хочу во все это погружаться. – Лео таинственный. В хорошем смысле. И когда он на меня смотрит, я чувствую трепет.

– Из-за его графиков, похожих на волчки? – спрашивает Бекс.

– Ты смеешься, но они были шикарны.

– Ты точно думаешь о его графиках, а не о плечах?

Минуту я думаю над этим. И признаю:

– Возможно, и о том и о том.

Вернувшись в Ньютон, мы останавливаемся у почтовых ящиков, и Бекс вытаскивает пухлую посылку. Говорит, это справочник по медицинским вузам, который ей прислали родители. Глядя на тяжелый том, я спрашиваю:

– А что, интернет им совсем не знаком?

– Они просто в восторге. Мое желание стать врачом перевернуло их представление о научной академии. Они нервничают, когда я говорю о смене климата, а вот спасение деточек для них понятно.

Я не могу считывать эмоции Бекс, но в ее голосе звучит легкая печаль.

– Но ведь ты тоже этого хочешь, да?

Бекс улыбается.

– Иногда очень сложно понять, чего ты хочешь.

Вот тут с ней не поспоришь.

КАЛЕБ

Лео устраивает сцену, когда я оставляю его среди руин нашего кода в воскресенье днем, но я напоминаю, сколько часов провел в лаборатории, пока он был на футболе. Я знаю, он возражает не против моего перерыва, а против моих действий. Но это не значит, что мне не плевать.

Мы с Эви идем в публичную библиотеку. Она немного дальше, чем библиотека в кампусе, но на первом этаже есть солнечный атриум, где мы любим сидеть. А еще это лишний повод мне посмотреть секцию научной фантастики.

Когда Эви начинает говорить, у меня голова идет кругом; мне кажется, я ни за что не смогу помочь ее проекту. У меня плывет перед глазами, когда она описывает матрицы, алгебру Клиффорда и символы адинкра из квадратных уравнений. Она понимает, что начинает меня терять, откладывает уравнения и достает цветные диаграммы, похожие на мультяшные космические корабли. А потом говорит волшебные слова:

– Я хочу присвоить двоичные адреса всем этим точкам.

Теперь мы говорим на моем языке: обработка информации, биты и код. Да, говорю я ей, я могу сделать эти модели. Да, ты сможешь вращать их, сгибать и смотреть на них с любого угла. А потом я начинаю набрасывать карандашом идеи в ее блокноте, и вижу, к чему она идет, и понимаю, почему она так разволновалась, когда увидела наш код.

Я смотрю на нее в шоке.

– Когда мы их свернем, добьемся симметрии и переназначим адреса, код изменится.

Она кивает.

– Думаешь, это покажет код коррекции ошибок?

– Да.

Я уверен, что она права.

– Но как так может быть? Это… – я беру ее блокнот, – это математическое описание частиц в атоме?

Она снова кивает.

– Но как код коррекции ошибок может быть в уравнениях, моделирующих атом? Тогда получается, что…

– …компьютерный код вписан в кирпичики вселенной.

Я смотрю на нее.

– Мы живем в «Матрице».

– Не говори глупостей. Есть куча других объяснений.

– Дай хоть одно.

– Мы живем во Вселенной и, следовательно, обладаем интуитивным пониманием кода, который в нее вписан. И вот его мы дублировали в компьютеры.

Я только хмыкаю.

Ее объяснение гораздо более правдоподобное, но не такое прикольное.