Квадратное время - [28]

В гордом одиночестве я вернулся в ресторан, однако последовать совету партнера и спокойно пообедать не смог. Не иначе уловил знаменитый писатель эфирные эманации моего интереса. А может, проще и материалистичнее – не понравилось ему, что кто-то за спиной пристраивается поесть. Как бы то ни было, но, выдвинув стул, я услышал мягкий, чуть ироничный голос:

– Товарищ, присаживайтесь лучше сюда, коли вы не против составить компанию пьяному еврею.

Отказаться несложно, да только как это сделать, если гложет любопытство? Ладно, что выдающийся писатель – таких у меня полный учебник литературы, – но ведь он числился чуть ли не официальным любовником жены будущего наркома Ежова!{76} По крайней мере, эту деталь биографии я твердо запомнил из рассказа молоденькой училки, когда-то тщетно пытавшейся найти подход к нашему буйному одиннадцатому классу.

Поэтому колебался недолго – после секундной заминки сделал пару шагов к соседнему столику и с улыбкой протянул руку.

– Алексей, – представился коротко.

– Ах да, так неудобно. – Бабель с легким, чуть шутейным поклоном привстал и неожиданно энергично пожал мою ладонь. – Меня зовут Айзек, можно на «ты» и без отчества. Хотя зрение у меня слабое, но я таки вижу, что по возрасту ты не сильно от меня отстал{77}.

Я же в этот момент замер в ступоре. Наверное, во всем мире не найти человека, менее подходящего на роль дамского угодника. Низкий, толстый, начавший лысеть очкарик, с короткой шеей и смешным носом уточкой над широкими, чуть припухлыми губами, вдобавок одет вызывающе серо и немодно. С такой внешностью да в постели к дамам советского высшего света?! Он еще пьет сам с собой – на столе среди остатков еды я приметил сильно початую бутылку госспиртовской «Английской горькой».

Не знаю, как писатель истолковал мое замешательство, вероятно, списал на смущение молодого парня из провинции, но разговор он поддержал в лучших британских традициях:

– Скучно сегодня, очень скучно и очень жарко. – Тут Бабель перехватил мой взгляд, остановившийся на водке. – Это пустяк, знаешь ли, реальный пустяк для меня. То ли дело было… Да ты наливай, дружок, не смущайся! – Он щелкнул пальцами в воздухе, подзывая официанта. – Еще «англичанку» и сервируйте молодому человеку!

– Что там у вас нынче на обед, несите все, – заторопился я вслед чересчур энергичному собеседнику, испугавшись остаться наедине с хрусталем рюмки.

– Сей момент-с, – донеслось из-за стойки.

– На чем мы с вами остановились? – Айзек стянул очки и начал их аккуратно протирать вытащенным из кармана платком. – Понимаешь, – он доверительно понизил тон, – самое сложное – это начинать беседу с незнакомым человеком. Ни малейшего понимания, что ему интересно, а что вызовет раздражение и гнев. Заведешь разговор про девок, а оказывается, он женат и души не чает в супруге. Распишешь вегетарианцу вкус жаренного в яблоках гуся или предложишь отведать старой финьшампани тому, кто в строгой завязке. А то еще хуже, про храм обмолвишься, когда собеседник магометанин.

– Типа не говори о веревке в доме повешенного? – попробовал сострить я.

– Именно! – с наигранным энтузиазмом подхватил Бабель заезженную шутку. – Так вот, у меня таки все просто – писатель я. Ну… в журналы там статейки кропаю или еще где платят. Мое дело простое – знай себе скреби карандашиком по белому листу, черкай да переписывай.

Мимикой я старательно изобразил недоверие к прибедняющейся знаменитости, но ломать игру не стал. Все равно вопросы будут, так лучше заранее, на трезвую голову выдать частичку вызубренной в деталях легенды. Заодно и проверить слабые места можно без особого риска, с таким-то гандикапом по части употребления «очищенного вина».

– Со мной вообще неинтересно, – развел руками я. – В детстве бегал в школу да на запруду с дружками в маленькой деревушке с аппетитным названием Пироги. Батя там фельдшером работал, а мать и не помню толком, померла она, когда братика рожала. Потом, уж когда война началась, отцу службу предложили в Кременчугском лазарете, мы туда и переехали, пошел в Александровское реальное на основное отделение{78}. Дальше замятня пошла в полный рост, сперва трамвай ходить перестал, а там то немцы, то петлюровцы, то деникинцы. Еще товарищ Сталин приезжал как-то с делегатами конгресса Интернационала, но трамвай все равно не починили. В двадцатом, как раз за пару лет до выпуска, нас переименовали в ФЗУ, так я стал слесарем-электриком. Поработал учеником в вагоноремонтных мастерских два года, интересно было, и место пророчили, да ушел на «трикотажку», уж на полную ставку, деньги шибко нужны были. В те года батя здоровьем резко сдал, уволили его из водолечебницы имени Дзержинского. А как он помер, – я со всем возможным правдоподобием шмыгнул носом, – подался я к тетке в Одессу, там ее муж, нэпман из видных, меня живо к приятелю на жестяно-баночный завод определил.

Во время моего рассказа Бабель успел изрядно поскучнеть, верно, из-за полного отсутствия всяких следов героики в моей рабочей биографии – специфика электромонтажного ремесла его явно не прельщала. Однако noblesse oblige