— Говорил ты мне, что привезешь кузнеца, какого не видели в нашей земле, — медленно, с трудом подбирая чужие слова, проговорил Медведь. — А я вижу перед собой всего лишь девчонку и притом не красавицу!
Голуба лишь с внезапной злобой посмотрела на своего похитителя — что, мол, доволен? И тот только сейчас смекнул, что надо бы деву и одеть получше, и косу расплести, как за морем принято и Медведю привычней. Заодно и волосы длинные русые показал бы, авось, красивей в глазах викинга стала бы… Опомнился быстро торговец — он же ныне не просто девку продавал, а мастерицу ту еще! И шасть — к мешку, что рядом лежал.
— Глянь, что девчонка с простым железом делает!
Охнул викинг. Стар был, многое видел, всяких мастеров знал… Но чтоб так! Чтоб от одного взгляда дрожь по телу шла!
— Злой меч, — сказал викинг. — Должно быть, много крови пролил он! Не могла она сковать такого! Этот меч уже много раз был в бою! Ты вздумал врать мне, торгаш?!
— Не вру я тебе, храбрый! — взмолился Вятко. — Ну, признайся, ты же ковала меч, Ждановна?
— Не я! — вдруг отвечает Голуба. Медленно отвечает — трудно дается отказ от родного детища. Посмотрел на нее викинг, наклонился, лицо к себе повернул. Говорит:
— Повтори.
Взглянула на меч Голуба — и не смогла повторить, только губы закусила. Расхохотался викинг.
— Не видел я раньше, чтоб девка ковала получше иных мужей! Теперь — вижу! Не соврал, торговец, держи плату обещанную! Меч оставь себе. Скоро все воины Гудмунда-херсира будут иметь такие же!
— Это нож ее, князем местным подаренный… — вдруг говорит Вятко и протягивает подарок дорогой викингу-великану.
Взвилась тут Голуба, ровно кто другой ее с огромной силой вперед бросил, плечом толкнула Вятко — тот чуть по земле не покатился, были б руки свободны — в горло бы вцепилась, да и так едва ли зубами не достала, к Медведю кинулась… Да только викингу тому она как птенец супротив сокола, только рукой схватил, плечо сжал — и дернуться не смогла больше Голуба. А нож взял молча, себе за пояс заткнул — как так и надо. Развернулся, Голубу за собой повел — только сейчас осмотрелась как следует она, только сейчас углядела девушка, что качается на волнах большой корабль! Слыхали ли вы, братья мои да сестры, о драккарах? Слыхали ли о страшных змеиных головах на штевнях?.. Ныне викинги поднимали белый щит, мирный щит, — свое они отвоевали в море, по реке же плыли, сбывая награбленное. Да и страшная голова снята была — вновь заняла свое место, когда вышел корабль обратно в море. Так и увидела перед собой Голуба гладь синюю, берега чужие — сердце кровью облилось, рванула все-таки к воде, кошкой выскользнула, бросилась в реку… Горько заплакала, когда у самой кромки снова настигли ее вновь руки ненавистные, только на колени упасть и смогла, до воды добравшись. Так норманн ее на плечо закинул — жесткое плечо, будто камень, — и так-то на корабль принес. Там опустил под мачтой и привязал за левую руку — все одно, его узел девушка и двумя руками распутать бы не смогла. Да воины, увидев это, еще посмеялись:
— Зачем привязываешь, Стурлусон? Или потрепала тебя на берегу эта гардская девчонка? — они-то видели, как дважды вырывалась Голуба — сначала из рук Вятко, потом — из лап их главаря, которого они звали хёвдингом5. И они могли запросто бросить шутку о своем хёвдинге, так как состязания в острословии были не менее уважаемы среди них, чем битвы на топорах.
Так-то сказали викинги, на что хёвдинг ответил негромко:
— Да вы еще последите, чтоб не перегрызла она веревку и не прыгнула за борт, под могучие весла…
А знаете ли вы, родные мои, что на том корабле было много воинов, и самому младшему было четырнадцать лет, а самому старшему — пятьдесят пять? И все как один садились на скамьи, такие похожие меж собой, что поначалу Голубе казалось — все братья! Так-то слаженно они налегли на весла, и среди них был хёвдинг. А самый старший встал у руля — его волосы были совсем-совсем седые, но глаз оставался так же зорок, как и много-много лет назад. Не знала еще Голуба, сколько плыть предстояло, не знала еще, что ждет ее в чужой стороне…
— Ну дедушко, не томи!.. Что там было-то в земле заморской?..
— Ну, не терпеливые какие! До земли ведь еще добраться надо!.. Да. А стоит сказать, что и на корабле Голубу не обижали. Многих невольников видели мореходы, знали, как тяжело человеку от корней своих отрываться, жизнь заново начинать, рабом зваться… Бывали и такие, что и к старости все смерти искали, сбегали не раз и не два, и били их, а они снова бежать… А чаще все же было так, что если хорошо относились к рабу, а особливо к рабыням, то и приживались они легко, и работали от души. Голубу ж из-за работы везли, да и жаль ее было, конечно же, и молодым — потому как не огрубели, не очерствели еще, и старым — многие детей оставили на берегу своем, да очень давно не видели их… Молодой-то самый воин — а был он, надо сказать, в свои года выше Голубы на две головы, а в плечах обещал стать не меньше хёвдинга, — отдал ей свою кожаную шапку. А старый кормщик притащил теплый плащ и кожаные сапоги, найденные среди всякого добра. Сапоги были ей велики, но Голуба кивнула только, не зная, как поблагодарить на чужом языке. Так-то вот! Добро — оно от любого человека благодарности достойно, и позже, согревшись и поразмыслив чуток, Голуба решила, что если кто и заслуживает ее ненависти, так это Вятко и те люди, что помогали ему да, быть может, еще хёвдинг… А домой она вернуться себе обещала, что бы ее не ждало впереди!.. Да, такова была Голуба Ждановна, кузнеца дочь.
