У Кождемыра на родине не было ни кола, ни двора. На том месте, где когда-то стояла его избушка, теперь росли лопухи и крапива. Но Кождемыр был среди друзей, и поэтому много было домов, где он может приклонить голову.
Кождемыр ходил из избы в избу, везде встречали его, как родного, ставили перед ним лучшие угощения, подносили полные ковши пива. Маская все угощали медовыми сотами. Кождемыр в благодарность за радушный прием, пел хозяевам хвалебную песню:
Красноногого голубя
Брагу сварить позвали;
Воробья из-под застрехи
Печь истопить позвали,
Ой-йо-йой, ой-ой-йо,
Печь истопить позвали,
Перепелку с поля
Хворост собирать позвали;
Коростеля с лугов
Народ собирать позвали…
Так нежданно-негаданно начался в илеме веселый праздник.
Узнав о возвращении Кождемыра, прискакал на вороном коне из своего илема Акмат. Он вернулся с ливонской войны на пять лет раньше Кождемыра, но успел получить у русского воеводы звание тархана. В этом очень помогло ему то, что он когда-то принял православие. Марийцы не любили Акмата, и крещеное его имя — Порпи переделали по-своему — Поярпи, что значит: боярская собака. Кождемыр, хотя и не знал этого прозвища, сразу увидел, что Акмат сильно изменился. На нем был зеленый кафтан из дорогого сукна, яркий пояс с серебряными украшениями, на ногах — сафьяновые сапоги, на боку — сабля с золотой рукоятью.
Акмат ничего не сказал Кождемыру о своем возвышении, а, поздоровавшись, заговорил о прошлом:
— Ты молодец, Кождемыр, — сказал он по-русски. — Ты всегда думал в других, а не о себе. Я никогда не забуду, как ты спас меня в том бою. Как хорошо, что ты вернулся на родину. А на чужбине, — Акмат вздохнул, — тяжело жить. Там ступу назовешь тетушкой, а чурбак — дядюшкой…
В ответ Кождемыр не стал ни хвалить, ни бранить чужие края, только запел потихоньку:
Спасибо солнцу светлому
За то, что красоту мира показало.
Спасибо судьбе счастливой
За то, что мы невредимы вернулись.
Народ веселился, все пели, плясали и, в разгаре веселья, никто не заметил, как во двор илема вошла женщина, ведя за руку мальчика лет пяти. Женщина, наверное, была очень больна. Ее глаза глубоко запали, нос и подбородок заострились, лицо было землистого цвета. На ней было татарское полосатое платье, старое и изодранное, заплата на заплате. А мальчик был круглолицый, кудрявый и веселый, с глазами черными, как ягоды черемухи. Кто это? Нищие?
Никто не знает ее.
Кождемыр увидел татарку, и ему показалось, что он где-то ее уже видел, но где, никак не припомнит. Женщина постояла молча, потом заплакала навзрыд:
— Сородичи мои, — говорила она сквозь слезы, — соседи! Три года шла я сюда и, наконец, пришла…
Вдруг женщина заметила Кождемыра. Она минуту пристально вглядывалась в него, а потом чуть слышно прошептала:
— Кождемыр! Неужели и ты меня не узнаешь?
И тут Кождемыр узнал женщину. Перед праздничной толпой стояла Юкталче. Ноги не держали ее, Юкталче в изнеможении опустилась на скамью и, плача, задыхаясь, рассказала соседям обо всем, что с нею было.
В Астрахани продали ее за Каспийское море в Исфагань, оттуда она попала в Шемаху. Была Юкталче рабыней у многих хозяев, выполняла домашнюю работу, кетменем копала землю, таскала с бахчи тяжелые корзины с овощами и фруктами, носила мешки с рисом. Хозяева обращались с ней, как с собакой, били, плохо кормили. Родился у нее сын, и она назвала его по-марийски Ялпаем. Потом она попала к грузинам, и там ее выкупил какой-то человек. Сам он ехал к московскому царю и довез Юкталче на парусной лодке до Казани.
Но Юкталче вернулась на родину на один только день. Наутро оставила она своих сородичей, теперь уже навсегда. Уложили ее спать под земляным холмом, в тесном доме из дубовой колоды. Маленького Ялпая Кождемыр взял к себе.
Кузнец Песен на берегу Какшан-реки поставил себе кудо из толстых бревен. Окончив работу, он с удовольствием оглядел свое новое жилье и оказал:
— Сто лет простоит, сумей только сам столько прожить!
Но не прожил Кузнец Песен ста лет, не дожил он и до сорока.
Марийские крестьяне, не стерпев произвола царских воевод, отказались платить подати. Кождемыр среди бунтовщиков был первым. Он говорил:
— Воевода берет с нас денег и шкурок больше, чем повелел русский царь. Не будем платить лишнего, мы не рабы! И так довольно терпели боярский гнет!
В Кокшайске, может быть, и не узнали бы об этих речах Кузнеца Песен, да боярский пес, Акмат, донес воеводе. Приказал воевода своим стрельцам схватить бунтовщика и привести в крепость.
Якуня узнал об этом от знакомого подьячего. Оседлал он коня и поскакал к Какшану, предупредить друга о грозящей беде, но не успел. Люди воеводы опередили Якуню, схватили Кождемыра и увели с собой. Верный Маскай хотел защитить хозяина, и один стрелец убил его из лука.
Кождемыра привели к дому воеводы. Вышата, выпятив живот, стоял на крыльце.
— А! — злобно закричал он, увидев Кождемыра. — Мы с тобой уже знакомы! В ливонскую войну ты хотел застрелить меня из лука, теперь хочешь натравить на меня мужиков?
Воевода приказал зарыть Кождемыра в землю по пояс и, чтобы поиздеваться над певцом, велел дать ему в руки волынку. Стрельцы исполнили приказание воеводы.
