Курский перевал - [4]

— Понимаю, — вздрогнув, сказал Чернояров и совсем неожиданно и для Лесовых и для самого себя опустил голову на руки и едва слышно проговорил: — Трудно мне, очень трудно.

— Знаю. И не один я, все знают. Только людей не чуждайтесь, отбросьте все мрачное и за дело.

— Спасибо! — всей грудью выдохнул Чернояров. — Всего себя переломаю, другим стану!

— Верю! — с силой пожал его пылающую руку Лесовых и, весело улыбнувшись, воскликнул: — Пойдемте-ка, Михаил Михайлович, на воздух, духотища тут, затхлость…

Лесовых ушел в первый батальон, а Чернояров все стоял, глядя на подернутые дымкой холмистые поля. Еще не сбросившие снег, с множеством темных проталин, они словно уплывали в бескрайнюю даль, синея смутными очертаниями рощ и лесов, редких деревенек, безмолвных, как вечные сторожа, одиноких курганов. Чернояров всей грудью вдыхал отдающий прелью влажный воздух, ни о чем не думая и только каждым первом чувствуя властную силу ранней весны. Бежавшая в низине взмученная вода узенького ручейка манила, тянула к себе. Не замечая ни залитых водой воронок, ни старых, обвалившихся окопов, ни подвернувшейся под ноги сплющенной каски, он торопливо зашагал по взгорку. У самого ручья он увидел командира батальона капитана Бондаря и парторга своей роты старшего сержанта Козырева.

Маленький, поджарый Бондарь и кряжистый усач Козырев увлеченно разговаривали. Увидев Черноярова, они остановились и смолкли.

Встречи с Бондарем всегда были тягостны для Черноярова. Когда он пришел представляться своему бывшему подчиненному, а теперь комбату, Чернояров заметил смущение и жалость, охватившие Бондаря. Это возмутило и обидело Черноярова, но он смолчал, надеясь, что Бондарь переборет себя и будет относиться к нему пусть даже враждебно, но без этой унизительной жалости. Однако Бондарь не смог переломить себя и, всякий раз видя Черноярова, смущался. Так было и сейчас. Это вновь напомнило Черноярову, кем он был и кем стал, и, как черное облако, мгновенно погасило то светлое, что возникло у него при встрече с Лесовых.

— В роте все в порядке. Последняя запасная позиция готова, — лишь бы не молчать, торопливо проговорил Чернояров.

— Я был… Видел… Хорошо сделано, — не глядя на Черноярова, невнятно сказал Бондарь и, стараясь не выдать смущения, поспешно добавил: — И блиндажи чудесные и ниши для патронов… Вот только людей маловато.

— Скоро два наших орла вернутся, — стараясь развеять взаимное смущение офицеров, оживленно заговорил Козырев, — Дробышев и Чалый. Пишут: «Костьми ляжем, а в свою роту пробьемся».

«Дробышев, Чалый? Кто такие? — пытался вспомнить Чернояров. — Почему я не знал их?»

«Эх, ты, а еще обижаешься», — повторил он упрек Лесовых. И злость на самого себя за все, что сделал раньше, впервые охватила его. Он стоял, безвольно опустив руки и боясь взглянуть на Бондаря и Козырева. Мучительно тянулись секунды молчания. Черноярову казалось, что еще мгновение, и он не выдержит, закричит, а может, даже заплачет. К счастью, из-за кустов показался высокий стройный боец в стеганке, в рыжей, во многих местах опаленной шапке-ушанке, с тощим вещевым мешком за спиной и, печатая так любимый Чернояровым строевой шаг, подошел к офицерам.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан! — звонко и задорно отчеканил он.

— Васильков! — в один голос воскликнули Бондарь и Козырев.

— Так точно! — еще задорнее ответил боец.

На чистом, юношески свежем лице его с сияющими светлыми глазами было столько радости и довольства, что Чернояров невольно улыбнулся и позавидовал этому парню.

— Как здоровье? — спросил Бондарь.

— Замечательно, товарищ капитан! Отлежался, отоспался, лекарств малость попил — и как новенький!

«Да кто же это? Значит, и он был в полку?» — вновь с досадой подумал Чернояров.

— Здесь вот, под Белгородом, к нашей роте пристал он, из отходивших подразделений, — словно поняв мысли Черноярова, пояснил Козырев. — «Не уйду, — говорит, — пока фрицев не остановим». И не ушел! Один на один с танком фашистским схлестнулся и — угробил!

— Молодец! — воскликнул Чернояров и с силой пожал руку Василькова. — Обязательно в нашу роту его, в пулеметную!

— Вы командир нашей роты, товарищ старший лейтенант? — с любопытством взглянув на Черноярова, спросил Васильков.

И Бондарь и Козырев замерли, ожидая, что же будет после столь неудачного вопроса. Опешил на мгновение и Чернояров, чувствуя, как поток горячей крови хлынул в лицо, но быстро овладел собой и так же непринужденно, в тон Василькову, ответил:

— Да. Я командир второй пулеметной. Чернояров моя фамилия, зовут Михаил и по отчеству Михайлович. Вместе будем фашистов крушить!

III

Командующий группой немецких армий «Юг» фельдмаршал Фриц Эрих фон Манштейн стоял у окна своего салон-вагона, укрытого в бесчисленных тупиках Запорожского узла, и нетерпеливо посматривал на часы. Всего сорок минут назад из Берлина в Запорожье прилетел специальный представитель Гитлера генерал-лейтенант Пауль Фицнер. С минуты на минуту он будет здесь.

Манштейн не любил наезда различных представителей и уполномоченных, был с ними официален, холоден и сух, поручая все переговоры своему начальнику штаба. Но Пауль Фицнер был не совсем обычным представителем, и его приезд, по убеждению Манштейна, имел особый смысл.