Курский перевал - [5]

Манштейн и Фицнер были одногодки. Еще в 1906 году они вместе начали службу в прусской армии кандидатами в офицеры, и с тех пор их связывала тесная дружба. Они вместе окончили военную академию, в первую мировую войну вместе служили в 213-й пехотной дивизии, а затем вместе работали в военном министерстве. Лишь с приходом к власти Гитлера пути их разошлись, но дружба осталась. Когда Манштейн был уже фельдмаршалом, Фицнер все еще оставался полковником в прежней должности, в генеральном штабе. Подъем Фицнера начался с назначением начальником генштаба генерала Цейтцлера. Через месяц после прихода Цейтцлера в генштаб Фицнер стал генерал-майором, а через полгода — генерал-лейтенантом. Фицнер, как хорошо знал Манштейн, в последнее время был близок не только с Цейтцлером, но и пользовался доверием самого Гитлера. Именно поэтому приезд Фицнера и радовал и тревожил Манштейна. Ему было приятно встретиться с давним другом, и в то же время новое положение Фицнера настораживало Манштейна. И Цейтцлер и сам Гитлер, несомненно, хорошо знали их дружеские отношения, и если послали к Манштейну именно Фицнера, то это наверняка не было случайностью.

Встреча, как и всегда, произошла тепло и непринужденно. Манштейн предложил обед, но Фицнер отказался и попросил только рюмку коньяку и чашечку кофе.

В серьезных разговорах, даже с близкими людьми, Манштейн любил каким-либо неожиданным приемом ошеломить собеседника и сразу же захватить инициативу.

— Пауль, — прервал Манштейн Фицнера, увлеченного воспоминаниями о прошлом, — ты уверен, что мы сможем опять двинуться на восток и победить русских?

— В это сейчас верит, кажется, только один человек. Это наш фюрер, — сразу же, словно продолжая начатый разговор, ответил Фицнер и, отставив кофе, склонился к Манштейну. — Фриц, ты прости неофициальность. Я по старой дружбе. Мы же не лейтенантики безусые. У нас головы седые…

— Точнее, почти голые, — поняв, что ошеломить Фицнера не удалось, добавил Манштейн.

— Ну, у тебя еще кое-что сохранилось на затылке. А вот у меня не голова, а коленка.

— Да, — задумчиво проговорил Манштейн, видя, что собеседник откровенен, — волосы — это украшение. А вот когда о голове речь идет… Ты понимаешь, Пауль, я все время думаю, думаю, ночами не сплю. Две кампании, два года войны, такие победы, а русские все держатся.

— И не только держатся, — подхватил Фицнер, — они жмут, давят, теснят нас. Мы были в пригородах Москвы, подошли к Волге, Кавказскому хребту, а теперь…

Он жадно отпил кофе, сморщил худое, изборожденное морщинами лицо и, торопливо закурив сигару, возбужденно продолжал:

— Мы потеряли сотни тысяч солдат, пролили реки крови и в конечном итоге откатились на сотни километров назад…

Нервный, надтреснутый голос Фицнера, его беспокойные глаза с опухшими веками и частое подергивание левой щеки взволновали Манштейна. Видимо, его старый друг, так же как и он сам, многое пережил и еще более переживает сейчас.

— А какие у нас были победы, какие победы! — воскликнул Манштейн и ударил ладонью по столу. — Должны же в конце концов иссякнуть силы русских!

Пухлые, дряблые щеки его потемнели, огромный голый лоб покрылся испариной.

— Приволжские степи, эти проклятые степи между Волгой и Доном! Оттуда все началось.

— Нет, Фриц, началось, кажется, раньше.

— Нет, нет! Все началось с окружения армии Паулюса. Когда Гитлер вызвал меня и приказал возглавить группу армий «Дон» и разорвать кольцо вокруг Паулюса, я был уверен, что сломлю русских и освобожу шестую армию. Но эти бескрайние степи, свирепый мороз и осатанелое упорство русских все повергли в прах. А дальше…

Манштейн отчаянно махнул рукой и одним глотком выпил рюмку коньяку. Фицнер удивленно смотрел на него, не узнавая своего друга, известного несломимой твердостью, спокойствием и фанатическим упорством.

— Да, потеряли мы слишком много, — сказал Фицнер. — А силы русских не иссякли, они все растут и растут.

— Это несомненный факт, неумолимая действительность, — подтвердил Манштейн, — но что делать? Отступать дальше нельзя, нужна победа. Но как, каким путем достичь победы?

— Вот за этим я и приехал. Гитлер хочет знать мнения командующих о планах дальнейшего ведения войны. Его особенно интересует твое мнение.

— Он мне неудачу прорыва к Паулюсу простить не может, — хмуро проговорил Манштейн.

— Но он не забыл и твои заслуги во Франции и в Крыму.

— Что Франция, что Крым! Эпизоды. Францию мы взяли шутя. А Крым нам стоил дороже, чем он стоит с любой точки зрения.

Манштейн выпил еще глоток коньяку, хрипло прокашлялся и, сузив глаза, с натугой сказал:

— Полной победы над Советами, кажется, добиться невозможно. Так что же, отступить, впустить русских в Германию? Нет! Никогда!

Глаза его вспыхнули яростью, мясистые губы плотно сжались, и на висках вспухли синие жилы.

— Так что же делать? Где выход? — повторил Фицнер.

— Добиться ничейного исхода войны, добиться хотя бы сепаратного мира.

— Но русские не пойдут на сепаратный мир.

— Их нужно заставить пойти!

— Но как, как?

— Измотать их, залить кровью, обессилить и вынудить отказаться от наступления, — с металлическим звоном в голосе, угрожающе сказал Манштейн и тише, словно убеждая не только Фицнера, но и самого себя, продолжал: — Нам сейчас как воздух нужна хоть какая-то победа. Но такая победа, которая привела бы к огромным потерям русских. Конечно, решительной победы можно достичь только наступлением. Но сейчас наступать с далеко идущими целями, как в прошлом, как в позапрошлом году, мы не можем.