Куршевель. Dounhill. Записки тусовщицы - [13]

– Не стоит, – повела я высокомерным левым глазом, ближним к нему, одновременно пресекая и его здоровую готовность, и Юлькино нездоровое любопытство.

Мужичок оказался понятливым:

– Простите, девчонки, больше не буду. Сорвалось!

Куршевельские красоты взывали к великодушию. Мы простили.

* * *

«Ясли» разместились в уютном треугольном распадке между двух округлых холмиков. Сверху, с площадки, на которую мы вышли, неглубокая долинка внизу представлялась теплым и радостным озерцом, наполненным светящимся оранжевым светом. В этот ласковый водоем то и дело ныряли снаряженные разноцветные купальщики, издавая при этом пугливые визги, писки и прочие малопристойные звуки.

Морально я была совершенно готова к покорению опасных вершин. А вот физически.

С первых шагов нашего захватывающего и, как выяснилось, идеологически небезопасного путешествия в компании инструктора Вити я ощущала некое неудобство меж собственных ног. Какое-то странное покалывание в самом интимном месте. Оно то проходило, то проявлялось вновь, будто бы в меня игриво тыкали тонюсенькой, но очень острой иголочкой. Увы, к садомазохистам, равно как и к иным сексуальным меньшинствам, я не относилась, вернее, относилась отрицательно (консервативность воспитания, что поделаешь), посему навязчивое напряжение, буквально стреноживающее меня, как коня на скаку, изрядно мешало вхождению в горящую избу, то есть на горнолыжный олимп.

Умом я допускала, что именно может колоться. Допустим, это гордый сибирский гусь никак не может простить надругательство, которое проявил Dior, изловив и ощипав вольную птицу, потому и выпускает в меня искусно припрятанное мстительное перо. С другой стороны, допускать этого не хотелось: сам брэнд Dior был настолько мною уважаем и любим, что я не позволяла себе представить технического брака, перечеркивающего весь титанический труд Галльяно. Присутствовала еще и третья сторона, вовсе не романтическая, а потому несколько обидная: настырное перышко могло попасть мне в трусики из гостиничной перины. Что, кстати, тоже не говорило ничего хорошего об аккуратности французов.

То есть, взвесив все за и против, я пришла к однозначному выводу, что родной отечественный гусь тут вряд ли виноват. Дело в Европе, зажравшейся, напыщенной, пофигистской и развращенной русскими деньгами. Это вывод меня успокоил. По крайней мере, он не угрожал моему патриотизму и национальному самоопределению.

Однако, как говаривал классик, скучна теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет. Настырное подтверждение этих слов определенно мешало мне вкушать радость куршевельского бытия. Я уже и сучила ногами, и подпрыгивала, будто бы пробуя на упругость новенькие ботинки, и изгибалась в разные стороны, в надежде заставить колющий предмет хотя бы немного сместиться в сторону. Больше всего в жизни мне хотелось засунуть руку в белоснежные дизайнерские штаны и почесаться. И честное слово, если б вокруг не было столько восхищенных глаз.

Инструктор тем временем сунул мне в руки лыжные палки и, поставив мои ноги на лыжи, с удовольствием застегнул крепления. Я немедленно ощутила себя погруженной по колени в застывающий цемент, причем каждая моя нога бетонировалась в отдельном тазике.

Юлька победоносно гарцевала рядом, демонстрируя высший пилотаж стояния на месте. Мне и это удавалось с трудом. Лыжи норовили разъехаться в разные стороны, а если учесть, что ноги не гнулись и высились бетонными столбами, то я заподозрила, что любое неловкое движение меня может просто разорвать. На две симметричные части. Единственным пока еще живым местом в моих остолбенелых конечностях были колени. И они ощутимо дрожали. Не от страха, нет, чего мне бояться? От волнения перед волшебным полетом. Наверняка.

Инструктор подробно и тщательно объяснял мне, что я должна делать и чего не должна. Обнимал своей ручищей мою хрупкую талию, демонстрируя, как мне предстоит наклоняться, оглаживал ягодицы, показывая, как следует держать бедра при скольжении. В иной момент я бы не преминула огреть эти загребущие руки хлесткими лыжными палками, которые уже научилась вполне внятно сжимать в кулаках. Но природа словно издевалась надо мной, не давая сосредоточиться ни на чем, кроме колкой пытки в промежности.

Тренер, напротив, расценил мое скромное послушание и напряженное внимание как безусловное одобрение своего педагогического мастерства, посему и распинался, кажется, в десять раз длиннее и активнее положенного.

– Авальман, могул, годиль… – доносились до меня слова какого-то древнего заклинания. – Раскантовка, скользячка, ведельн, камус, зеленка, хелиски.

Он раза три съехал вниз, показывая, как надо держать палки, как тормозить и останавливаться. Движения, которые он демонстрировал, казались настолько простыми и красивыми, что я ничуть не сомневалась: ЭТО получится у меня с первого раз. И – блестяще!

Наконец инструктор затих. Или первоначальный ликбез закончился.

– Все ясно?

Я покорно кивнула.

– Ну. – он внимательно заглянул мне в глаза, – чувствуешь предрасположенность к горнолыжному спорту?

– Это как? – равнодушно, исключительно из вежливости, поинтересовалась я.