Куриный Бог - [16]

Рыжеволосые близняшки Анхен и Гретхен, как обычно отиравшиеся в крохотной гостиничной кафешке, в отсутствие клиентов часами сидели напротив дальновизора, разглядывая городские моды и отпуская веселые комментарии. Солидные господа и дамы таращили глаза в увеличительной линзе, напоминая при этом рыб в круглом аквариуме. Элькина мать близняшек не гнала — они покупали кофе и присыпанные сахарной пудрой булочки, а больше никто. Иногда она и сама выходила из-за стойки, подсаживалась к близняшкам и, подперев голову рукой, смотрела какую-нибудь фильму про утерянных наследников и разбитые сердца. Хотя летом она близняшек гоняла, говорила, что здесь приличная гостиница, а не дом свиданий.

Элька заходила в кафе со шваброй и ведром, тоже пристраивалась в углу и таращилась в дальновизор, пока мать не спохватывалась и, утирая ладонью слезы после особенно душещипательного эпизода, не начинала кричать: «А ты что тут делаешь, горе ты мое?!» Тогда Элька хватала швабру и торопливо шаркала ею по полу, оставляя мокрые разводы. От холодной воды лапы у нее сделались красные, как у гуся, и на них высыпали цыпки. Приплачивали за уборку матери, но не могла же она одновременно быть в двух местах, а работа за стойкой требовала ответственности и внимания. Они и жили при гостинице, в пристройке рядом с кухней и котельной, и Эльке казалось, что все вокруг пропиталось запахом угля и супа, угля и супа, угля и супа…

Суп Элька носила деду, он работал сторожем при купальнях, сейчас закрытых на зиму. Купальни постепенно приходили в упадок; цветную плитку, украшавшую стенки бассейна, изъела зеленая плесень, по мраморным ступеням вились трещины, но Эльке тут нравилось. Она воображала себе нарядных кавалеров и дам, прогуливающихся вдоль балюстрад и толпящихся у веселых фонтанчиков. Дамы и господа брезговали гостиницей и останавливались в летних павильонах, сейчас тоже закрытых на зиму. Вообще купальни были отдельным миром, загадочным и праздничным, а то, что они на зиму были закрыты, придавало им очарования. Не может праздник длиться вечно — иначе какой он тогда праздник?

Но прошлым летом небольшой катер, фыркая трубой, высадил с десяток старух — и все. Старухи, хоть из столицы, только корчили важных шишек, они пили сернистую воду и говорили, что в былые годы вода была вкуснее и гораздо, гораздо целебнее. Мать и Элька носили им еду из гостиничной кухни, потому что летнюю кухню ради нескольких старых кляч пан Йожеф, управляющий, решил не ставить. Еда старухам не нравилась. Потом старухи уехали, и пан Йожеф велел заколотить павильоны, чтобы туда не шастали парочки. А сейчас, в холод, туда и парочки не сунулись бы: над купальнями висел пар и пахло тухлыми яйцами.

Пока Элька дотащила судок, суп успел остыть, но дед не жаловался, а скреб оловянной ложкой по дну, выбирая разваренную крупу. Дед вообще ворчал редко и больше для порядка.

Вот и сейчас, доскребывая остатки, он сердито сказал:

— Чего ходишь, дева?

Элька бродила вдоль стен, рассматривая мозаику: рыбы, голубые и желтые, играли в синих волнах, а на самых больших рыбах сидели морские девы с длинными желтыми волосами и трубили в завитые раковины.

— Скучно, — честно ответила Элька.

Море и летом было серое, свинцовое — где художник и видал-то такое? И таких рыб?

— Скучно ей, — сказал старик беззлобно. — Это, дева, тебе не лето. Летом пани с белыми парасольками, кавалеры…

— Дед, — шмыгнула носом Элька, — какие еще кавалеры? Старухи одни. Слышал, чего пан Йожеф сказал? Он сказал, если и наступным летом не приедут, будем лазни закрывать. Невыгодно.

— Невыгодно им, — горько сказал дед. — Если каждый будет думать о своей выгоде, куда мы придем, дева?

— Куда? — спросила Элька, чтобы поддержать разговор. Она старалась оттянуть неизбежное, поскольку знала, что, как только вернется с пустым судком, мать заставит ее, во-первых, мыть судок в холодной жирной воде, а во-вторых, проветривать постели в гостинице. Никто не живет, но постели раз в неделю все равно надо проветривать. Есть приятные работы (например, таскать дрова и подкладывать полешки в плиту), а есть неприятные. Почему, интересно, ведь и то и то — работа?

— Так и до конца света недалеко. Под конец света всегда портятся нравы. — Дед говорил так, словно лично наблюдал несколько концов света и успел сделать выводы. — Накоптят за зиму рыбы вонючей, весной торгашам сплавят… А раньше тут золотые реки текли. Приедут господа, слуги — в павильонах ковры, на террасах ковры, кое-кто со своими поварами, портными, конюхами, матросы с яхт, всем есть-пить надо… Сам герцог приезжал… Яхта с вымпелом, белая как лебедь, матросы все в белом, капитан в кителе, пуговицы на солнце так и блестят, герцог по трапу сходит, а тут уже флажки развешаны и девушки букеты подносят…

Эльке странно было, что дед, вот такой, в тулупе и валенках, видел самого герцога, а она, Элька, нет. Впрочем, дед про герцога рассказывал часто и все время путался — может, привирал для важности.

— А какой он из себя, дед? — спросила она на всякий случай.

— Высокий. Стройный. Капитан яхты уж как пыжился, сверкал своими пуговицами, а ему до герцога далеко. Господин герцог посмотрит вот так, рукой поведет, и все… и все исполнять кидаются. Сразу видно — порода. И вежливый. Никогда голос не повышал. Пан Йожеф наладил самых красивых девок, чтобы в павильонах прислуживали. Хм… — Дед задумался, уставив бесцветные глаза в стену, на которой застыли в своей бесконечной игре цветные рыбки. — Лариска, мамка твоя, совсем еще девчонка пустоголовая, тоже там убиралась. Так она возьми и вазу разбей… Дорогущую, фарфоровую. И пан Йожеф ее выгнать хотел. А господин герцог заступился, видно же, что нечаянно.